В поисках дракона - [20]

Вскоре дорога стала круче. Лошадь мрачно поглядела на уходящую в гору тропу, тяжело задышала, как в запале, и встала. Ее хозяин понимающе улыбнулся и свирепо дернул за повод. Коняга не двинулась с места. Бурное урчание подо мной свидетельствовало о застарелом несварении желудка у бедной клячи, и я из жалости слез. Она тут же шустро зарысила вверх, помахивая хвостом.

Пройдя с полмили, мы добрались до ровной площадки, и проводник счел, что арендатору настало время вновь сесть в седло. Поначалу все шло гладко, но через десять минут животное замедлило шаг, а потом и вовсе остановилось. Старик опять натянул поводья, причем с такой силой, что они лопнули. Теперь лошадь сделалась в буквальном смысле неуправляемой, и я счел за благо слезть. Перенося ногу, я оперся о стремя, в результате чего оборвалась подпруга.

По мере того как с лошади спадали одна за другой детали амуниции, она становилась все более понурой, и я не мог заставлять ее и далее играть непосильную роль транспортного средства. Мы побрели пешком. Подъем проходил медленно: каждые полчаса приходилось останавливаться и ждать, пока подтянутся мой дорогостоящий скакун со своим владельцем.

Мы шли через причудливый, волшебный лес, полный орхидей и древовидных циатей, чьи голые изящные стволы венчались похожими на гигантские папоротники гребнями. Немного выше мы попали в казуариновую рощу, отдаленно напоминавшую сосновую; деревья росли широко, свободно, на значительном расстоянии друг от друга, длинные иголки свисали с веток, обросших пучками бородатого мха. Через пять часов пути показался маленький лагерь — четыре низенькие хижины под соломенной кровлей. Возле саманных стен стояли большие корзины, до краев наполненные ярко-желтой серой. Из хижин вышли несколько мужчин и стали настороженно разглядывать меня. Все были невысокого роста, смуглые, босые, одеты в рваные рубахи и саронги; их головы украшали разнообразные уборы — от сплющенных фетровых шляп и заштопанных пичи до традиционных тюрбанов.

Я уселся прямо на обочине и принялся жевать бутерброды. Через несколько минут появился запыхавшийся старик. Он объяснил, что до кратера примерно час хода, но подъем так крут, что лошади его не одолеть, а посему он останется здесь чинить сбрую. Заодно и скотина придет в себя.

Пока я подкреплялся, сборщики серы о чем-то шептались со стариком, бросая на меня подозрительные взгляды. Потом шестеро из них взяли пустые корзины и стали подниматься по узкой тропе, петлявшей между казуариновыми деревьями. Я пристроился за ними, хотя меня никто не приглашал. Лес кончился, далее надо было ковылять по грубым комьям застывшей лавы, кое-где поросшим чахлым кустарником. На высоте около трех тысяч метров воздух сделался кристально прозрачным, стало очень холодно. Нас то и дело окутывал легкий туман, и вершина исчезала из виду. Шли молча, моего присутствия как будто никто не замечал. Через полчаса в голове колонны кто-то запел высоким фальцетом. Мелодия была грустной, а слова, насколько я уловил, складывались на ходу и отражали происходящие события.

— Оранг ини, — распевал идущий впереди, — ада инггерис, тидак оранг беланда.

Последние слова я понял: «Этот человек — англичанин, он не голландец». Поскольку моя персона фигурировала в песне, я решил внести свою лепту в импровизацию. Мне понадобилось какое-то время, чтобы наскрести несколько слов из своего скудного лексикона и придать им видимость смысла. Как только запевала смолк, я смело затянул свой речитатив.

— Утром, — пел я, старательно имитируя мелодию, — я ем рис, вечером ем рис и завтра тоже, увы, буду есть рис.

Это был не шедевр, мое произведение не блистало юмором и не очень соответствовало теме, зато эффект оказался потрясающим. Группа остановилась, мужчины рухнули на лавовые глыбы и зашлись от хохота. Когда они успокоились, я вытащил сигареты, и мы дружно закурили. Была даже сделана попытка пообщаться, но, боюсь, они не много поняли из того, что я им сообщил; в свою очередь, я весьма смутно догадывался, о чем идет речь. Тем не менее лед растаял, и мы выступили в путь уже единой группой.

Наконец добрались до вершины. Главный кратер представлял собой огромное жерло; его усеянное камнями дно на глубине пятидесяти метров казалось совершенно безжизненным. Не знаю, почему Валиранг считался потухшим вулканом: чуть в стороне от кратера поднимался, клубясь, столб белого дыма. Мы подобрались поближе и заглянули туда. Дым вырывался не из одного жерла, а из сотен маленьких колодцев; каждое с шумом и свистом выбрасывало в воздух тонкую струйку, но в целом создавалось впечатление, что огромный склон охвачен пожаром. Воздух был наполнен едкими парами серы, царапавшими горло при каждом вдохе; нога уходила в толстый слой желтой серной пыли.

Сквозь стену дыма в отдалении маячили крошечные фигурки людей, работавших в самом пекле. Они заваливали большими камнями основные фумаролы[10], чтобы газы не улетучивались в атмосферу, а шли по расходящимся каналам, охлаждаясь по дороге и выделяя в осадок серу. Часть каналов была уже забита комьями серы, и люди разбивали их ломами. Другие соскребали серу прямо со стенок свистящих жерл, где она конденсировалась в виде сталактитов — рубиновокрасных от жары в середине и ядовито-желтых по краям.