В поисках Дильмуна - [26]

Итак, все прояснилось. Глядя сверху на постепенно расширяющийся раскоп, мы хорошо представляли себе происходившие здесь обряды. Богомольцы (надо думать, мало чем отличавшиеся от голых до пояса, веселых смуглых бахрейнцев, которые взмахивали кирками и лопатами на дне раскопа) стояли смиренной вереницей, ожидая, когда жрец представит их божеству, восседавшему на тропе. Один за другим они возлагали жертвоприношения на алтарь и совершали возлияния вином, или пивом, или молоком (возможно, даже кровью?) на камне с углублением. Около них, как сейчас около нас, кружили мухи, и то же солнце обжигало людей, молившихся кто о благе для своего сына и наследника, кто о выздоровлении больного ребенка, кто о хорошем урожае или улове. Люди побогаче, уходя, оставляли у стены дворика статуэтку, чтобы она напоминала богу об их молитвах.

Представить себе восседающее на троне божество было несколько труднее. Вряд ли это была статуя — скамья, хотя и достаточно большая, не выдержала бы веса каменной скульптуры в рост человека. Возможно, идол был деревянным, обшитым медью; мы нашли много погнутых кусков медного листа с рядами дырочек и несколько сот подходящих к этим дырочкам медных гвоздиков. А может быть, на троне восседал наместник бога — верховный жрец. Возможен и третий вариант: жертвы приносились пустому трону и незримому божеству.

Круглые постаменты возле трона тоже заставили нас поломать голову. Может, на них стояли статуи, изображающие бога и богиню? Эта тайна осталась неразгаданной. За восемь лет, что мы копали Барбарский храм, нам не встретилось никаких изображении божеств. Найдены только два загадочных фрагмента; часть руки и часть плеча известняковой статуи в рост человека, с намеком на какое-то одеяние и украшение из перекрещивающихся бус. Фрагменты лежали в груде обломков меньшего, более древнего капища, разрушенного теми, кто строил раскопанный нами храм; правда, в этих обломках кто-то основательно порылся задолго до нас.

Мы могли довольно точно судить о времени постройки храма. Медная статуэтка богомольца с большими круглыми глазами, и бритой головой напоминала о Шумере[15]. Будь она обнаружена в Месопотамии, ее несомненно датировали бы периодом между 2500–1800 гг. до н. э; очевидно, и здесь, у Барбара, можно было ориентироваться на эти даты. Одна из алебастровых ваз относилась к типу, распространенному в Месопотамии в конце III тысячелетия до н. э.

Эта предварительная датировка подстегнула наш интерес к черепкам, которых встречалось все больше в центре храма, хотя они и отличались поразительным единообразием. Тонкие красные черепки, как правило украшенные низкими горизонтальными ребрами с просветом около двух сантиметров, явно принадлежали шаровидным горшкам с выпуклым дном, высотой тридцать-сорок сантиметров. Судя по многочисленным осколкам, горшки либо были вовсе лишены горла, так что яйцевидный сосуд завершался расширяющимся венчиком, либо заканчивались коротким горлом с загибающимся наружу венчиком треугольного сечения. «Барбарская Керамика», как мы назвали эти сосуды, настолько характерна, что ее где угодно можно распознать. Право же, не могу объяснить, как это я сразу не сообразил, что недавно уже встречался с ней — и было это в Диразском колодце. Но в гот момент мы отметили только одно обстоятельство: если не считать округлого дна, эти сосуды ничем не напоминали керамику, найденную нами в курганах.

Во всяком случае, хотя основная задача экспедиции не была решена, Барбарский храм III тысячелетия до н. э представлял важнейшее открытие, и, упаковывая в ящики черепки и прочие предметы, мы знали, что в следующем году вновь вернемся на остров, чтобы копать и здесь, и в других намеченных нами местах. То, что первый найденный нами значительный объект на Бахрейне оказался храмом, притом с шумерскими параллелями, было весьма знаменательно. Теперь настало время объяснить — почему.

Как мы уже видели, когда Роулинсон в 1880 г. писал комментарий к обзору бахрейнских древностей капитана Дюрана, о Дильмуие знали, что так называлось государство, находившееся за пределами Вавилонской и Ассирийской держав. С той поры слово «Дильмун» приобрело и другое, куда более важное содержание.

По сути дела, уникальное положение Дильмуна в месопотамской мифологии было предсказано уже в тот момент, когда Роулинсон обратил внимание на Бахрейн. Как монументальные надписи из дворцов Синаххериба и Ашшурбанапала открыли миру забытую историю Ассирийской державы, так библиотека Ашшурбанапала, эти десятки тысяч клинописных табличек вернули в обиход литературу Месопотамии, в частности великие космологические и эпические поэмы Вавилонии и Ассирии.

Подобно тому как это было с царскими надписями, связь месопотамского эпоса с Библией особенно поразила воображение: ведь годы публикации табличек совпали по времени с ожесточенной критикой Библии. В 1859 г. читатель познакомился с «Происхождением видов» Дарвина, и в том же году подтвердилась правильность определения орудий каменного века, найденных в галечниках на реке Сомме вместе с современными им костями давно вымерших животных. Биологи, выдвинув теорию эволюции, опровергали библейскую теорию сотворения мира, а геологи, идя по следам ледниковых эпох, пересматривали версию о всемирном потопе. И нет ничего удивительного в том, что анналы ассирийских царей, по-своему освещающие многие события, описанные в Ветхом завете, тотчас подняли на щит те, кто отстаивал истинность священного писания.