В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева - [15]

Теперь война шла на русской территории и приближалась к нам. Всё зашаталось. Скрытая самоубийственная деятельность, которая столь многое предрешила в русской жизни, всё более и более выходила наружу. Всё время шла «проба сил». Постоянно бастовали печатники, и работа моя задерживалась; я уже начал думать, что катастрофа постигнет нас раньше, чем я сумею сделать задуманное. Но мои мысли часто возвращались к московским беседам. Помню, как несколько раз, когда дела становились особенно трудными, я говорил себе: «Брошу всё и уеду в Москву к Гурджиеву!» И при этой мысли всегда чувствовал облегчение.

Время шло. Однажды, уже осенью, меня позвали к телефону. Я услышал голос Гурджиева. Он приехал на несколько дней в Петербург. Я сейчас же отправился повидать его; и между разговорами с другими людьми, приходившими к нему по разным делам, он разговаривал со мной также, как, бывало, разговаривал в Москве.

На следующий день, перед отъездом, он сообщил, что скоро опять приедет. И во время его второго посещения, когда я рассказал ему об одной петербургской группе, куда я ходил и где обсуждались всевозможные вопросы от военных до психологических, он заметил, что знакомство с подобными группами может оказаться полезным, так как он думает начать в Петербурге работу того же рода, какую ведёт в Москве.

Он уехал в Москву, пообещав вернуться через две недели. Я рассказал о нём некоторым своим друзьям, и мы стали ждать его приезда.

Он снова вернулся на короткое время, однако мне удалось представить ему несколько человек. В отношении своих планов он сказал, что хочет организовать свою работу в более широком масштабе: читать публичные лекции, провести серию опытов и демонстраций и привлечь к работе людей с самой широкой и разнообразной подготовкой. Всё это отчасти напомнило мне то, что я слышал в Москве. Но я не представлял себе ясно, о каких «опытах» и «демонстрациях» он говорит; это выяснилось лишь позднее.

Припоминаю одну беседу; как и все беседы с Гурджиевым, она происходила в небольшом кафе на Невском.

Гурджиев сообщил мне некоторые подробности об организации групп для своей работы и об их роли. Один или два раза он употребил слово «эзотерический», которого я прежде от него не слышал. Меня заинтересовало, что он имеет в виду, но, когда я попытался остановить его и спросить, что он понимает под словом «эзотерический», он уклонился от ответа.

– Это не важно… Ну называйте, как вам нравится, – сказал он. – Суть не в этом, а в том, что «группа» есть начало всего. Один человек ничего не может сделать, ничего не в состоянии достичь. Группа с подлинным руководителем может сделать многое. Она в состоянии совершить то, чего одному человеку не добиться.

– Вы не понимаете своего положения. Вы находитесь в тюрьме. Всё, чего вы можете желать, – если вы способны чувствовать, – это бежать, вырваться из неё. Но как можно бежать? Необходимо вырыть под стеной проход. Один человек ничего не может сделать. Но предположим, что таких людей десять или двадцать, – если они работают по очереди, и если один прикрывает другого, они смогут закончить проход и спастись.

Далее, никто не сумеет бежать из тюрьмы без помощи тех, кто бежал раньше. Только они могут рассказать, каким образом возможно устроить побег, только они могут передать инструменты – напильники или что-то другое, что может понадобиться. Но один заключённый не сможет найти этих людей, вступить с ними в соприкосновение. Необходима организация. Без организации нельзя ничего добиться».

Впоследствии Гурджиев часто возвращался к этому примеру «тюрьмы» и «побега из тюрьмы». Иногда он начинал с этого разговор, и тогда его излюбленным выражением было следующее: чтобы заключённый имел возможность бежать в любую минуту, он должен прежде всего понять, что он находится в тюрьме. До тех пор, пока он это не уяснит, пока считает себя свободным, у него нет никаких шансов. Никто не в состоянии помочь ему или освободить насильно, против его воли, наперекор желаниям. Если освобождение возможно, оно возможно только как результат огромного труда и усилий, прежде всего сознательных усилий, направленных к определённой цели.

Постепенно я приводил к Гурджиеву всё больше и больше людей. И всякий раз, когда он приезжал в Петербург, я организовывал беседы и лекции, в которых он принимал участие; такие беседы и лекции устраивались или в частных домах, или в уже существующих группах. Обычно приходило тридцать-сорок человек.

После января 1916 года Гурджиев стал посещать Петербург регулярно; он приезжал раз в две недели – иногда с кем-нибудь из учеников своей московской группы.

Я не всё понимал в том, как организуются такие встречи. Мне казалось, что Гурджиев создаёт попутно много ненужных затруднений. Например, он редко разрешал мне заранее назначать место встречи. Обыкновенно после окончания встречи делалось объявление, что завтра Гурджиев возвращается в Москву, но утром он говорил, что решил остаться до вечера. Весь день проходил в кафе, куда являлись люди, желающие увидеть Гурджиева. И только вечером, за час-полтора до того времени, когда мы обычно начинали наши встречи, он говорил мне: