В поисках Беловодья - [16]
Наоборот, шедший впереди его человек был угрюм, неуклюж, осторожен в движениях, мешковат на ходу и мал ростом. Он производил впечатление горбуна: руки его были неестественно длинны, голова сидела глубоко в плечах и в ходьбе его и манерах чувствовалась неловкость.
Однако никаких внешних признаков горба заметить было невозможно. Обстоятельство это, бросавшееся в глаза при первом взгляде на путника, делало его незабываемым.
Сумрачный, как посеревшие от зноя поля вокруг, он оглядывался по сторонам ее реже, чем его товарищ, но делал это без всякого оживления. Похоже было, что осматривался он из Осторожности; характеру его, действительно, было присуще это качество. Веселость спутника ему не нравилась. Он не раз искоса поглядывал на него, прислушивался к его мечтательной болтовне, выбирая минуту, чтобы и за то попрекнуть.
Но повода к тому не находилось.
— Ну, будет эта станица последнею! — говорил между тем тот, закидывая назад голову и плутая веселыми глазами по кручам сиреневых облаков, сдвигавшихся над закатом. — А там… ударимся с тобой в степь, Алексей! Много у нас денег набрано?
Он примолк на минуту, ожидая ответа. Угрюмый товарищ его не счел нужным ответить, но, как-то по- птичьи подпрыгивая, зашагал быстрее, словно не желая и слышать пустой болтовни.
Спрашивавший принял это без обиды. Может быть, были в характере его спутника иные черты, ради которых не обращал он внимания на эти, проявлявшиеся столь резко; может быть, просто привык он к его молчаливости.
В самом деле, тот почти не разговаривал, а если и отвечал иной раз назойливому своему спутнику, то, не оглядываясь на него, отвечал небрежно, без всякой охоты поворачивая язык.
Оба они были, в монашеских полукафтаниях и скуфейках, «о разговор их носил характер мирской и житейский.
— Иду и сочиняю речь казакам, — вновь заговорил высокий, мало заботясь о том, слышит ли его товарищ, — любят у нас сказки про хорошую жизнь! За цветистое слово приветят, за сказку накормят, а за песню и бражки поднесут… Ух, ты! — воскликнул он вдруг. — Жрать-то как хочется! Да и не ел я давно ничего легкого. Ты уральский каймак едал. Алексей? — подумав, спросил он.
Алексей на этот раз пробормотал что-то, но ветер снес его слова в сторону, и шедший сзади ничего не разобрал. Он помолчал, поджидая, не прибавит ли чего-нибудь еще неразговорчивый его спутник, и от скуки оглянулся на поле, где ветер крутил вихрь пыли.
Солнце сползало к земле. Кое-где в просветах Прибрежных рощ показывались спокойные воды Урала. Они блистали в лучах заходящего солнца, как литое по степи золото. Засмотревшись, приостановился мечтательный путешественник, и бог весть, какие мысли вдруг и куда унесли его от действительности.
— Что стал? — резко окликнул его ушедший вперед приятель. — Ночевать в поле будем, что ли?
Тот догнал товарища.
— А слыхал ты, Алексей, — глухо спросил он, — что около Калмыкова, в ярах на Урале вымыло кости мамонта? Ох, древние эти поля! Много они видели… За Покровским монастырем, под Уральском были каменные могилы, лет по пять тысяч каждой… Теперь их следа нет, а мальчишкой я видывал… Что за люди тут жили? Какие звери таились? Жили, жили — и нет ничего…
Нет, решительно был этот человек веселого нрава; он и здесь нашел повод для смеха и рассмеялся с ребяческой резвостью.
Спутник его обернулся наконец и, подождавши, пока он высмеялся, сказал:
— Дивлюсь я, Мелетий, зачем ты в Покровский монастырь попал… Да еще мальчишкой.
— На каникулы к матери крестной ездил, — ответил тот, — я ведь не то, что ты, Алексей, я в семинарии учился…
— По руке видно, как пишешь!
Разговор оборвался. Алексей втянул голову в плечи и стал походить на огромного ворона, прыгающего впереди своего хозяина. Длинные руки его, засунутые в карманы полукафтанья, выпячивались из плеч от своей длинноты и напоминали ключицы сложенных крыльев. Тонкие ноги с большими ступнями выглядывали из-под подоткнутого подола, как птичьи лапы. Сходство это не укрылось от Мелетия.
— Ты в переселение душ веришь? — спросил он вдруг и настолько серьезно, что спутник его тотчас же откликнулся.
— Нет! — буркнул он, но хриплый звук его голоса только довершил сходство с вороном и вызвал смех у товарища.
— Жалко! А то я сказал бы тебе, кем ты раньше был!
— Что ж, разве и этому в семинарии учат?
— Да, учат! — неохотно подтвердил Мелетий и замолчал, дивясь нраву спутника своего, которого так-таки и не удавалось ему склонить на шутку.
Но собственный его характер был не таков, чтобы он мог промолчать слишком долго. Не сделал он в молчании и десятка шагов, как уж снова подступила к горлу охота поговорить.
— Вот и Бударинская! — закричал он, помахивая палкой и вглядываясь в даль, где темнели неясные призраки станичных изб, ометов соломы и колодезных журавлей. — Отмахали мы больше шестидесяти верст… Хорошо, брат, ходить по тракту: нет-нет да и подвезет добрый человек! Так вот она какая, Бударинская, вот какая, — повторил он несколько раз и добавил задумчиво: — Слыхал я об ней, слыхал!
— Про что это? — не без тревоги осведомился Алексей.
— Так, сказки, — отвечал тот. — В жизни без сказок не обходится… Говорят: тут где-то разбойники зарыли будару, полную золотом и серебром. Многие клад искали да не нашли…
