В поисках Алибранди - [71]

— Ты все твердишь «ничего особенного». И я понимаю, что на самом деле это очень даже особенное, — сказала я, глядя на нее.

Ли задумалась.

— Это расставание с невинностью. Как все и говорят. Думаю, это единственное, что остается у тебя своего и что остается от детского кокона.

— Ты еще увидишься с Мэттом? — спросила я.

Ли пожала плечами.

— Знаешь, чего я хочу?

— Чего?

— Снова стать маленькой, — прошептала она.

— Я тоже, — тихо поддержала я.

Мы обняли друг дружку за плечи и пошли следом за остальными домой.

Глава тридцать вторая

Мое освобождение случилось иначе, чем я предполагала.

Я думала: проснусь однажды утром и прозрею. Почувствую свободу от всего. Или какое-то событие перевернет мне сознание. Но это случилось тогда, когда я рыдала навзрыд — опять.

Это произошло после того, как я получила на день рождения открытку от Джейкоба и выбросила ее в мусорное ведро. А потом села, оглянулась на прошедший год и поняла, что давным-давно освободилась. Не в один конкретный момент, а за несколько. Мои прежние тревоги рассеялись, но на смену им пришли не новые страхи, а скорее некоторые сожаления.

Я вспомнила, как чувствовала себя социальным изгоем в школе Святой Марты, но после фиаско с пешим марафоном поняла, что переживала зря. Я думала, обстоятельства моего рождения — это крест, который придется нести всю оставшуюся жизнь, но то, что произошло между бабушкой и Маркусом Сэндфордом, заставило меня понять: никто его на меня не взваливал. Я сама его себе определила.

А разница культур?

Что ж, не знаю, примут ли все в этой стране когда-либо мультикультурализм, и это меня огорчает, ведь он такая же часть австралийской жизни, как регби и мясные пироги. Но важно то, что я знаю свое место в жизни. И оно не там, куда меня поместили Серы или Карли.

Если кто-то подойдет и спросит, какой я национальности, я посмотрю ему в глаза и скажу: я австралийка с бурлящей в венах итальянской кровью. Скажу это гордо, потому что не стыжусь своих корней.

Дома многое изменилось. Не знаю, почему. Может, потому что изменилась я. Майкл переехал в свой дом в Балмейне, и я часто у него гощу. Забавно, как мама иногда заглядывает на ужин — родители меня изумляют. Они очень подходят друг другу.

Часами болтают без стеснения и неловкости, и я гадаю, что же не дает им сблизиться. Может, они напуганы тем, какими сильными на самом деле оказались их чувства.

Мы с Майклом много ругаемся. Особенно теперь, когда я так часто его вижу. Иногда он ужасный шовинист и критикует меня, даже не задумываясь. Папа ожидает от меня не того, чего хочет сам, а того, что, как ему кажется, хочу я. Он говорит, когда я обманываю себя, это приводит его в ярость. Мы конфликтуем, потому что между нами разрыв поколений.

Он смотрит новости, считает их развлечением и психует, когда ловит меня за просмотром американских ситкомов. Папа их ненавидит.

Но я люблю Майкла Андретти, и с каждым днем все больше и больше. Я люблю его вдвое больше, чем, быть может, месяц назад, но теперь заодно вижу и его недостатки.

А Джейкоб?

Не думаю, что нас разделило мое итальянское происхождение и его австралийское. Думаю, в какой-то момент мы просто оказались слишком разными. И не поняли, чего на самом деле хотим от себя, не говоря уже друг о друге.

Пожалуй, за год Джейкоб стал немного более амбициозным, чем был раньше, а я наоборот — немного меньше. Иногда я даже сомневаюсь, хочу ли стать адвокатом. Но не собираюсь делать из этого проблему или отвлекаться. Когда придут результаты экзаменов, тогда и приму решение. Но я настроена оптимистично и наивно верю, что однажды снова буду с Джейкобом Кутом. Поэтому вынула открытку из мусора и поставила на камин.

Сегодня мой день рождения. Мне больше не семнадцать. Именно в этом возрасте, как поет Дженис Йен[10], можно узнать правду о жизни. Но она не упомянула, что истины продолжаешь познавать и после семнадцати, а я хочу открывать их до самой смерти.

А еще я буду знать, кто я, до последнего вздоха. Я буду верить в Бога и не позволю никаким церковным правилам встать у меня на пути. Буду верить в свой мир. Мир, в котором ирландец[11] сказал нам кормить бедных, и мы их кормим.

Где музыканты просили нас не «петь "Сан-Сити"» и мы поддерживали их против сегрегации между черными и белыми[12].

Мир, в котором Стинг спросил, любят ли русские своих детей[13], и мы знали, что ответ — да.

Я знаю, что в этом мире много плохого, и слишком большое число людей готово сдаться. Но я — нет. Потому что искренне верю в доброту каждого отдельного человека и особенно молодежи.

Итак, я сижу и слушаю U2, и кажется, что слова написаны современным поэтом. А вечером встречусь с друзьями и семьей — и в этом и заключается вся суть жизни. Я сяду между двумя женщинами. Двумя самыми важными женщинами в моей жизни, чьи отношения чуть не разрушил один мужчина, который умер пятнадцать лет назад.

Я буду сидеть между ними как связующее звено и буду изо всех сил бороться, чтобы ничто не разлучило мою семью. Я не говорю, мол, теперь моя жизнь станет легче, ведь я наконец-то чувствую себя свободной. Я не говорю, что люди перестанут шептаться обо мне за спиной. Даже если бы я жила как святая, ходила босой, носила вериги Франциска Ассизского и страдала, как мученица; если бы блюла правила и никогда не грешила, люди все равно бы меня обсуждали. Потому что такова человеческая природа. Люди, как и я, всегда найдут, о чем поговорить.