В погоне за «старым соболем» - [21]

Щупленький со всклокоченной пегой бородой и в длинной до колен домотканой рубахе он выглядел смешно и нелепо, но в его словах слышалось такое торжество, такая неуемная радость, что Угрюмову показалось, будто его ожгли арапником по спине.

— Сережа, ворота,— продохнул он и, задав коню шенкеля, подскочил к крыльцу: ухватив станичника за ворот рубахи, он с коротким присвистом трахнул кулаком по плешивой макушке. Охнув, тот повалился с крыльца, зарывшись лицом в снег. Вслед за поручиком Угрюмо в выехал со двора и свернул в ближний проулок, направляясь к штабу дивизии.

Проскочив переулок, правя к церкви, налетели на троих красноармейцев.

Высокий, в остроконечном шлеме и шинели с алыми поперечными планками вскинул винтовку. Конь Чекмарева вынесся вперед, и поручик на миг заслонил Угрюмова. В тот же миг Дмитрий Павлович поразил клинком высокого в лоб. Его конь сшиб грудью замешкавшегося второго красноармейца. Третий в длинной до пят шинели отскочил к забору, успел клацнуть затвором винтовки, но выстрела не последовало.

Тоненький с плотно сжатыми губами на покрытом капельками мальчишеском лице, он напряженно следил за действиями всадника. Угрюмову почему-то болезненно сдавило грудь от сознания, что он единым взмахом сабли обрубит эту юную жизнь. Но, чуть скосив глаза, он увидел лежавшее на утоптанном снегу тело поручика Чекмарева и, уже не колеблясь, сделал ложный выпад и секущим ударом, которым всегда славились петроградские кавалергарды, развалил красноармейца от плеча до пояса.

«Прощай, Сережа»,— прошептал Дмитрий Павлович, погоняя коня.

Возле штаба метались егеря.

Командир дивизии, генерал в развевающейся бурке, что-то отрывисто выкрикнул стоявшему на ступеньках ротмистру Чернецкому и пришпорил коня. Следом помчались ординарцы и около взвода казаков. Угрюмов пристроился в хвост кавалькады.

На полном скаку комендантский взвод и конвой генерала встретились на окраине станицы. Топот коней, лязг стали и единый выдох нескольких десятков людей слились в одном звуке. Командир красных конников и генерал скрестили клинки. Отбиваясь саблей налево и направо, Угрюмов пробился к центру схватки. В этот момент генерал вылетел из седла, зацепившись шпорой за стремя.

Конь Угрюмова ударил коня противника грудью и злобно захрипел. Золингеновская сабля полоснула по Златоустовской. Несколько молниеносных выпадов, но они мгновенно отбиты. Всадники напряженно всматривались друг в друга. Дмитрий Павлович успел рассмотреть шинель с малиновыми «разговорами» и лицо своего противника: круто изломанные линии бровей, волевой подбородок, голубые, стального оттенка глаза.

Так два беркута медленно кружат в поединке и, сблизившись, разят друг друга. Сабли схлестнулись в отчаянном усилии. Раздался надсадный хруст, и тонко зазвенела Златоустовская сабля, рассекая золингеновский клинок. Ослепленный голубоватой полоской стали, сверкнувшей у него перед глазами, Угрюмов успел уклониться, заваливаясь на круп коня. Это и спасло его.

Не оглядываясь, чувствуя, как теплая, липкая кровь струится по руке, гнал он коня на восток, где в нескольких верстах от станицы проходила линия обороны; стояли резервные части корпуса.

Покончив с казаками, конники Изотова пронеслись через станицу.

— Гляди, Викентий, дорога к Иртышу на Омск — столицу Колчака,— Кирилл саблей показал Михрюте на укатанный санями тракт.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

I

Немало лет прошло с тех пор, когда мальчуган из Оружейной слободки Кирюшка Изотов задал трепку Фильке Гаврину. Тот обозвал нищего старика, просившего милостыню, «каторжным отродьем». Кирилл давно уже забыл об этом случае, а мстительный и злобный Филька помнил.

Но на вокзале в Чите, когда Кирилл с женой появились в вагоне, Филька бросился к земляку с радостной улыбкой:

— Кирилл Маркелович. Вот так встреча! А меня не помните? Филя я, Тихона Никифорыча сынок. Проводником на железке работаю. Рады будем услужить.

— Смотрю я, Филипп Тихонович, вы с годами не меняетесь,— усмехнулся Изотов.— Те же замашки.

Кирилл отвел руку Фильки, потянувшуюся к чемоданам и сверткам.

— Благодарю, сам донесу.

— К братцу Ивану Маркеловичу не заедете? — продолжал Филька, не замечая иронической улыбки Кирилла.— Он, говорят, в Челябинск перебрался жить.

— Иван действительно живет в Челябинске.

— Премного мы Ивану Маркеловичу благодарны,— дрогнувшим голосом произнес Филька.— По его ходатайству меня отпустили из Чека. По недомыслию своему я тогда с контриками связался. Ты, Кирилл Маркелович, не сомневайся, я за Советскую власть всей душой. А вы, стало быть, в Москву собрались?

Кирилл кивнул и вошел в свое купе.

II

Поезд с Дальнего Востока шел в Москву. Проводник купейного вагона Филипп Тихонович наполнил стаканы дымящимся чаем и расставил на поднос блюдца с печеньем, сахаром, баранками. Придерживая на вытянутой руке поднос, вышел в коридор.

Разные люди собрались под крышей вагона. Купе рядом со служебной проводника занимали два нэпмана. Судя по манерам — оба из бывшего купеческого сословия. Везли два огромных чемодана со всякой снедью и коротали время, насыщаясь и беседуя.

— Чаек горяченький, баранки московские, печенье,— осклабился Филипп Тихонович, торопливо протягивая поднос.