В погоне за счастьем - [25]

Мать посмотрела на меня с укоризной, взяла штаны и произнесла:

– Мальчик, видимо, тебе еще рано носить штаны за восемь долларов.

Я понял, что больше мне этих штанов не видать. Извиняться было уже поздно. После этого случая начал следить за своими словами. На самом деле грубостям и спонтанным высказываниям я научился у Фредди. Да не только я – все мои сестры. В стрессовой ситуации мы могли быть грубыми. Даже сейчас, через много лет, мне по-прежнему надо быть внимательным и следить за тем, чтобы не сказать лишнего. Не стану утверждать, что мне это всегда удается.

Мать учила меня тому, что и слова, и молчание имеют огромное значение. После того как она отлупила меня телефонным шнуром за украденный из магазина попкорн, ей достаточно было взглянуть на меня с укоризной, чтобы я все понял.

В тринадцатилетнем возрасте мне очень хотелось красиво одеваться. Денег у меня не было, и я решил украсть штаны в дисконтном центре. Думал, никто этого не заметит, если в примерочной надену на себя штаны из магазина, а сверху – свои старые. Кто заподозрит в воровстве мальчика с книжками под мышкой?

Но на выходе из магазина меня остановил менеджер. Он не стал читать мне нотаций, а тут же вызвал полицию. Два белых полицейских затолкнули меня в машину и отвезли в участок. Я стоял перед сидевшим за столом полицейским и видел, как он набирает наш телефонный номер. Жду, что вскоре в участке появится пьяный Фредди в сопровождении матери. Однако, узнав, что я в участке, Фредди только громко рассмеялся. Он сказал, что не собирается меня забирать, и предложил полицейским посадить меня в камеру.

Меня отвели в камеру. Один из полицейских со смехом передал мне слова отчима:

– Забрать этого разгильдяя? Не-е, заприте его черную задницу в камере!

Бормоча про себя проклятия, я вынул из стопки книг «Моби Дик» и начал читать.

Полицейские смотрели на меня и потешались.

– Если ты умеешь читать и вообще такой умный, как оказался в тюрьме? – со смехом спросил меня один из них.

– Заприте его черную задницу в камере! Насрать на него! – в очередной раз процитировал моего отчима второй полицейский.

Потом Фредди вместе с матерью все-таки приехал. Они не проронили ни слова, но я понял, что значит оказаться в камере. Фредди злорадствовал, а на лице матери была глубокая печаль.

Больше всего на свете мне хотелось, чтобы мать мною гордилась, поэтому, когда подводил ее и не оправдывал доверия, чувствовал себя скверно.

Я надеялся, что научусь играть на трубе и порадую мать. Часами репетировал, чтобы подготовиться к выступлению на школьных концертах, как с сольными номерами, так и в составе школьного биг-бэнда. Однажды перед обедом мать попросила меня присмотреть за варящимися на плите бобами, пока она отлучится в магазин. Мать видела, что я играл на трубе, и решила меня не отвлекать, хотя покупки были моей прямой обязанностью.

– Конечно, посмотрю! – заверил я мать, довольный тем, что мне никуда не надо бежать и я могу больше времени посвятить музыке. В тот момент я разучивал песню «Для моего отца» Хораса Сильвера[21]. И продолжал играть, совершенно забыв о просьбе матери. Вспомнил о ней только тогда, когда почувствовал запах гари на кухне. Я бросился на кухню и посмотрел в кастрюлю: бобы пригорели.

Тогда я почему-то решил, что мне стоит продолжать трубить и сделать вид, что присматривал за бобами.

– Мам, – прокричал я ей, когда она вернулась, – проверь свои бобы, они, кажется, пригорели.

Послышалось звяканье крышки. Внутри у меня все сжалось от стыда. Мать старалась нас вкусно накормить и при этом уложиться в минимум расходов, а по моей вине подгорели бобы. Мать медленно подошла к двери моей комнаты.

– Крис, – спокойным тоном сказала она, – ты же знаешь, что мы с Фредди спорим главным образом из-за тебя. А ты даже не можешь последить за бобами на плите.

Мне стало ужасно стыдно. Я оказался законченным эгоистом, который думает только о себе и трубе. А моя мать была готова пойти ради меня на все. Она была готова заступиться за меня, навлекая на себя гнев Фредди. Интересно, действительно ли они с Фредди ругались исключительно из-за меня? Если это так, то это полный идиотизм. От этих мыслей я возненавидел Фредди еще больше.

Мама произнесла эти слова и больше не возвращалась к этой теме. Она вернулась на кухню, открыла банку томатного соуса, добавила специй и спасла подгоревшие бобы, которые мы съели в тот вечер на ужин.

Собственная мать оставалась для меня загадкой. Очень редко я мог понять, что она действительно думает и чувствует. Помню, однажды вечером мы с Фредди смотрели по телевизору фильм с участием Бетт Дэвис. Мама очень любила эту актрису. Я думал, она нравилась матери, потому что у них были одинаковые имена, и сказал ей об этом. Но мать не согласилась. Философским тоном она ответила мне, что любит Бетт Дэвис за то, что та сильная женщина и убедительно играет.

– Она так хорошо играет, что можно на нее за это разозлиться, – добавила мать.

Что делало мою мать счастливой? Думаю, она была счастлива тогда, когда чувствовала, что следует своему призванию. Моя мать хотела стать учительницей. Для меня с сестрами она действительно была учителем с большой буквы, нашим личным Сократом. Она была счастлива, когда под ее влиянием и наставлениями я начал читать и писать. Мама говорила нам, что если мы не научимся читать и писать, то навсегда останемся рабами. Однажды я отправился в библиотеку, расположенную на пересечении Седьмой улицы и Норд-авеню. У меня возник вопрос по поводу одной книги. Но в библиотеке я начал рассматривать книги, взял несколько домой и стал читать не отрываясь. Глядя на меня, мама была счастлива. Мама любила книги. Ей очень нравился Reader’s Digest, и любовь к этому журналу она передала мне. Мы прочитывали очередной номер журнала от корки до корки, а потом обсуждали прочитанное. В одном из старых номеров я нашел стихотворение Элизабет Браунинг