В плену подозрений - [35]

Пока я лихорадочно искал способ как можно мягче закончить все это, то совершенно неожиданно для самого себя вдруг почувствовал тепло женщины, ее вес на моих коленях, горячее дыхание. Затем последовал ряд хорошо всем известных в таких случаях логических действий — треск расстегиваемых застежек, шорох снимаемой одежды, одновременно с которыми ее на удивление свежие губы впились в мои, а грудь под моей рукой, казалось, становилась все больше и больше...

Как ни странно, хотя разумного объяснения этому, пожалуй, не было, в ее поведении появилось скорее больше невинности, чем сексуальности. Просто уличная девчонка, играющая в игру, правила которой ей были прекрасно известны, только и всего. Причем играющая точно, сосредоточенно и с большим интересом, как много лет тому назад играла в классики или в пятнашки.

Самооправдания чего-то недостойного, особенно в сфере сексуальных взаимоотношений, всегда коварны и мучительны. Я начал убеждать самого себя, что никому об этом совсем не обязательно знать, что это самый простой способ снять то напряжение, которое возбудила во мне Ники, что у занятой решением своей личной проблемы таким банальным способом самки может не быть ни имени, ни личности...

— Ты поможешь Уолли, поможешь, — пробормотала она и, не отрывая своих губ от моих, почувствовав мою полную готовность к действию, шепотом добавила: — Отнеси меня туда, в постель.

Но я, проведя рукой по ее худой, изящной спине, коснувшись острых, как у заморыша, лопаток, вдруг болезненно остро почувствовал, что это просто не может, не должно случиться. Ни в коем случае!

Каким-то женским чутьем ощутив перемену, Лита, на которой уже не было ничего, кроме узеньких бежевых трусиков, отодвинулась. Настолько худенькая, что даже бедра казались будто вогнутыми внутрь, но при этом с непропорционально пухлой и великолепной грудью, она повернулась ко мне. Совсем как встревоженная птица.

— В чем дело? Что-то не так?

— Боюсь, нам не следует этого делать, Лита.

— Интересно, почему? В последнее время так говорить стало даже модным.

— Мне не хотелось бы — как бы это попроще сказать? — не хотелось бы усложнять ситуацию, Лита.

Она усмехнулась. Продолжая сидеть на моих коленях практически голой с бесстыдством невинного ребенка.

— Усложнять ситуацию? А мне казалось, так будет намного проще. — Ее глаза хищно сузились. — Выставил меня в хорошем свете, да? Заставил почувствовать себя шлюхой? Тебя это устраивает, так?

— Не надо, Лита, не надо. Посмотри на меня. В тот вечер Уолли действительно был здесь, с тобой? Скажи мне правду.

Не отнимая моих рук от своей талии, она выпрямилась, подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и медленно, почти торжественно перекрестилась.

— Да, весь тот вечер Уолли был здесь, со мной, клянусь Господом Богом и Божьей Матерью. В то время, когда убили вашего брата, он был именно здесь, на этом самом месте, мистер Дин, и гореть мне в вечном аду, если я сказала хоть слово неправды!

Я поверил ей. Сразу же. Мы вдруг стали близки друг другу. Сознательно или нет, но Португал, безусловно, ошибался. Моего брата убил кто-то другой. Кто угодно, только не Уолтер Шеннари. Кто-то намного умнее и коварнее.

— Я верю тебе и сделаю для вас все, что смогу.

В ее глазах заблестели слезы, выглядевшие чуть ли не трагическими в неярком свете настольной лампы под красным абажуром. Не вытирая их, она тихо, но уже совсем неуверенно прошептала:

— Ну и на чем мы остановились? Продолжим?

— Не стоит, Лита. Тебе это совершенно необязательно делать.

Слезы полились ручьем.

— Мистер Дин, сначала я, конечно, хотела затащить вас в койку для дела, но сейчас... сейчас это вроде бы как сказать вам спасибо. Чем же еще я могу вас отблагодарить? У меня больше ничего нет. Может, все вышло бы вроде как по любви, разве нет?

Истинная красота может проявляться в самых неожиданных формах и местах. Но красота всегда неразрывно связана с чувством собственного достоинства. В этой жалкой убогой комнате, с этой дешевой, готовой на все девушкой ни о каком достоинстве, казалось бы, не могло быть и речи, но оно тем не менее было. Причем намного большее, чем у шикарных пляжных девушек, с которыми я имел дело в течение последних четырех потерянных лет, которые страстно срывали с себя одежду на мой ковер, громко шептали похотливые слова о большой любви, о Божьей воле, смазывали свои прекрасные молодые тела маслом стоимостью по меньшей мере сорок долларов за унцию и были вполне искренни в своих попытках хоть как-то смягчить мою вечную боль от грустных воспоминаниях о так коварно изменившей мне Ники.

Лита, словно маленькая, все понимающая обезьянка, посмотрела на меня.

— И все-таки вы хотите, очень хотите меня, — с довольным вздохом заявила она, соскочила с моих коленей, подошла к шкафу, достала оттуда бледно-лиловый халат из искусственного шелка, надела его и почему-то застегнула «молнию» до самого горла. Затем вынула из пачки сигарету.

Я тоже встал, подошел к ней и зажег спичку.

— Наверное, я ни с того ни с сего сочла себя такой уж неотразимой, — с грустной иронией сказала Лита. — У вас конечно же есть куда лучше, так ведь? Простите.