В плавнях - [3]

- Нам говорили, - сказал мужчина, - вы перевозите на другой берег.

Батя молча кивнул.

Мужчина, бледный, с тонкой талией и широкими плечами, полез в карман городского сюртука и достал часы на цепочке. Последние солнечные лучи играли на желтой крышечке.

- Вот. Больше у нас ничего нет.

- Ой, бедные, - сказала мама, стоя в дверях. - Вот намучились.

Но в дом она их не позвала. Мама никогда не звала тихих людей в дом, потому что по ним ползали насекомые, которые гложут человека в войну и разруху.

Поэтому она вынесла им кружку молока и теплую краюху хлеба, и женщина сидела на бревнах и смотрела, как пьют мальчики, по очереди, передавая друг другу кружку руками в цыпках. У женщины светлые тонкие волосы стояли вокруг головы нежным нимбом, позолоченные закатом. Янка видела, что женщине тоже хочется молока, но она ждет, когда напьются мальчики, а другую кружку мама не вынесла. Тем, кто приходил вечером, она выносила только одну кружку, всегда одну и ту же.

Вышел из сарая Никодим, привалился плечом к стене, поглядел мрачно. Потом сказал с вызовом:

- Здравствуйте, товарищи.

- Мы тебе не товарищи, мерзавец, - тихо сказал мужчина, разглядев накинутую на плечи кожаную куртку, на которую Янка поставила заплатку.

У мужчины натянулась кожа на скулах и обозначились сжатые челюсти, и он сделал какое-то короткое движение, словно хотел укусить.

- Вы… - сказал Никодим и тоже стал белым с голубизной, как стена хаты, - буржуазные недобитки, вы… Да я таких…

Он шагнул к мужчине, словно намереваясь ударить, но пошатнулся, оперся об угол сарая, и на рубахе у него стало расползаться свежее алое пятно.

- Господи, и здесь, - то ли всхлипнула, то ли рассмеялась женщина.

- Не звертайте уваги, - вмешалась Янка. - Он же малахольный… видите, рука прострелена.

- Лучше бы у него была прострелена голова, - сказал мужчина. Он тоже отвел руку для удара, и сейчас, когда Янка схватила его за рукав, брезгливо стряхнул ее пальцы.

Она подошла к Никодиму и, чуть толкнув его за плечи, сказала:

- Не твое дило. - И обернулась к мальчикам, наблюдавшим за ней исподлобья: - Пойдемте… пошукаем яйца. Хотите яйца?

Они дали увести себя, а когда вернулись, то у Янки в фартуке было несколько коричневых яиц с налипшим куриным пометом. Она переложила их в лукошко и протянула женщине:

- Вот… Возьмите… Хлопчикам.

- Спасибо, - сказала женщина, но как-то устало и безразлично, словно из вежливости.

А Никодим, белея рубашкой в глубине сарая, крикнул:

- Кого ты кормишь, Яна? Подумай только, кого ты кормишь?

- То ж человек, как и ты! - крикнула она в темноту.

Пришел отец, держа на плече весла, коротко бросил:

- Собирайтесь.

И мальчики опять взяли друг друга за руки. А мужчина подошел к двери сарая и сказал:

- Я вас ненавижу. Сейчас мы уедем навсегда, но я вас ненавижу. Вы разрушили мой дом. Вы сожгли мою библиотеку.

- Это пролетарское возмездие, - угрюмо отозвался Никодим из тьмы сарая.

Янка подумала, что ему, наверное, очень плохо и он держится из последних сил, чтобы не уронить себя в глазах чужака.

- Вы, простите, кто по профессии?

- Наборщик. Не ваше дело.

- Как же вы допускаете, чтобы горели книги?

- Ваши книги нам не нужны, - сказал Никодим.

- А что вам нужно? Дикость? Чтобы озверевшие орды громили библиотеки?

- Новый человек напишет новые книги, - убежденно сказал Никодим.

- Вы идете або ж нет, господа хорошие? - спросил отец зло и затоптал цигарку сапогом.

Мужчина пожал плечами, взял женщину за руку, и они пошли к берегу. На сгибе свободной руки женщина несла корзинку с яйцами, и Янка подумала, что они, наверное, съедят их сырыми, выпьют, как только окажутся в лодке, потому что были голодны и слабы, но не хотели и не могли есть тут, на пороге ее, Янкиного, дома…

Туман сгустился и плавал у самой воды космами, и плеск весел то пропадал, то, казалось, доносился совсем рядом.

Отец вернулся поздно ночью, и Янка слышала, как он кряхтит и ворочается, а потом встает с кровати, снимает со стены рушницу. И выходит, даже не сунув ноги в сапоги.

Как была, босоногая, в рубахе, она кинулась за ним.

На окоеме вставало багряное зарево, самой луны еще не было видно, и казалось, там, далеко, горит в огне незнакомый город. Вербы жалобно качали лохматыми головами, и летучая мышь нырнула в воздухе, чуть не задев Янку своим крылом. Янка в испуге присела: летучая мышь любит белое и может упасть на рубаху да так и повиснуть вниз головой, зацепившись коготками, а еще - вцепиться в волосы…

Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.

Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь.

- Не пущу! - прошептала она.

- Ну и дура, - сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву. - Вы, девки, известно чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.

Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.

- Его нельзя убивать, - сказала она убежденно. - Он же как ребенок. Всему верит.

- Мы живем тихо, - сказал отец. - Нам их городские суперечки ни к чему.

- Погоди, батя, - сказала она умоляюще. - А давай я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?