V. - [54]

Хряк вынул бутылку изо рта, где он каким-то невероятным образом удерживал ее вертикально, и сказал:

– Глаг. Ага.

Рэйчел улыбнулась.

– Может, твой дружок хочет послушать музыку? – спросила она. Она протянула руку и включила приемник на полную мощность. Настроила его на станцию, передающую хилбилли. Раздирая сердце, грянули скрипка, гитара, банджо и вокалист:

Дорожный патруль на крутом «понтиаке»

В пятнашки со мною играл дотемна.

Я умер, на столб налетев в полумраке,

И плачет по мне лишь девчонка одна.

Эй, детка, не плачь, говорю я с небес,

Для грусти не вижу причины достойной.

Сядь в «фордик» папашин; один лишь проезд -

И тут же окажешься рядом со мною.

Правая нога Хряка покачивалась в такт музыке. Вскоре и его живот, на котором теперь стояла пивная бутылка, начал ходить вверх и вниз примерно в том же ритме. Фу недоумевая смотрел на Рэйчел.

– Ничего я не люблю… – сказал Хряк и задумался. Рэйчел нисколько в этом не сомневалась. -…так, как пиздатую музыку.

– Вот как, – крикнула Рэйчел, не желая развивать эту тему и в то же время понимая, что она слишком любопытна, чтобы оставить ее без внимания. – Вы с Ходом, небось, когда ходили в увольнение, волочились за каждой пиздой.

– Мы давали пизды шпакам, – проорал Хряк, стараясь перекричать музыку, – что почти так же весело. Так где, ты говоришь, сейчас Полли?

– Я ничего не говорила. Она интересует тебя чисто платонически, да?

– Как? – не понял Хряк.

– Без траха, – пояснил Фу.

– Я могу позволить это себе только в отношении офицеров, – сказал Хряк. – У меня есть принципы. Мне надо повидать ее, потому что Папаша перед отплытием попросил найти ее, если я окажусь в Нью-Йорке.

– Но я не знаю, где она, – выкрикнула Рэйчел – Хотела бы я знать, – добавила она уже спокойнее.

Примерно с минуту звучала только песня о солдате, который воевал в Корее за красных, за белых и синих, а тем временем его подружка Белинда Сини (что рифмовалось со словом «синих»), изменила ему, сбежав с коммивояжером, торговавшим движками. Рассказ от лица бедного солдатика. Вдруг Хряк ни с того ни с сего повернулся лицом к Рэйчел, открыл глаза и сказал:

– Что ты думаешь о тезисе Сартра, гласящем, будто каждый из нас исполняет некую роль?

Вопрос не удивил ее: в конце концов, чего только не наслушаешься в «Ржавой ложке». В течение последующего часа они перекидывались именами собственными. Хилбилли гремел на всю катушку. Рэйчел открыла себе пиво, и вскоре веселье стало всеобщим. Даже Фу развеселился настолько, что рассказал историю из своего бездонного репертуара китайских басен. История была следующая:

«Бродячий поэт Линь втерся в доверие великого и влиятельного мандарина, а потом однажды ночью сбежал, прихватив с собой тысячу золотых юаней и бесценную жадеитовую статуэтку льва. Его вероломство повергло мандарина в такое отчаяние, что за одну ночь старик поседел, и с тех пор до конца жизни он целыми днями сидел на пыльном полу в своей спальне и задумчиво теребил свою косичку, приговаривая: "Что за странный поэт? "»

В половине второго зазвонил телефон. Это был Стенсил.

– В Стенсила только что стреляли, – сообщил он. Вот уж действительно частный сыщик.

– Что с тобой, где ты? – Он дал ей адрес – где-то на востоке, в районе 80-х улиц. – Сиди и жди, – сказала Рэйчел. – Мы приедем за тобой.

– Он не может сидеть, понимаешь? – и повесил трубку.

– Пошли, – сказала она, хватая пальто. – Приключения, опасности, повеселимся. Кто-то ранил Стенсила, когда он шел по следу. фу присвистнул и пошутил:

– Следы завели его под пули.

Стенсил звонил из венгерской кофейни на Йорк-авеню, известной под названием «Венгерская кофейня». В этот час там сидели только две пожилые дамы и полицейский, закончивший дежурство. Томатнощекая улыбчивая женщина за прилавком с выпечкой принадлежала, по крайней мере внешне, к тому типу буфетчиц, которые готовы дать лишний кусочек бедным недоросткам и ублажить бесплатной доливкой кофе приблудных бродяг, хотя кофейня находилась в районе, где детки жили с богатыми родителями, а бродяги забредали разве что случайно и, понимая это, быстро двигали дальше.

Стенсил оказался в неловком и, возможно, далее опасном положении. Несколько дробинок после первого выстрела из дробовика (от второго он увернулся, ловко шлепнувшись в сточную канаву) рикошетом попали ему в левую ягодицу. Так что он не особенно стремился присесть. Гидрокостюм и маску он спрятал у пешеходного мостика на Ист-Ривер-драйв; потом причесался и поправил одежду, глядя в ртутном свете на свое отражение в ближайшей луже. Подумал, достаточно ли презентабельный у него вид. Некстати торчит тут этот полицейский.

Стенсил вышел из телефонной будки и осторожно примостился правой ягодицей на табурет у стойки, стараясь не морщиться от боли и надеясь, что его кряхтенье и неловкость будут списаны на счет возраста. Он заказал чашечку кофе, прикурил, отметив при этом, что рука не дрожит. Спичка горела ровным, неколебимым коническим пламенем. «Стенсил, ты невозмутим, – сказал он себе. – Но, черт возьми, как они на тебя вышли?»

В том-то и была загвоздка. С Цайтсусом он познакомился совершенно случайно. Стенсил возвращался к Рэйчел. Переходя через Колумбус-авеню, он заметил неровные шеренги работяг, выстроившихся на противоположной стороне и слушавших распинавшегося перед ними Цайтсуса. Стенсила очаровывала любая организованная группа, кроме подразделения солдат. Эти оборванцы были похожи на революционеров.