V. - [53]

Уинсам хотел было сказать, что это слово начинается так же, как профилактика, но тут зазвонил телефон. Уинсам спрыгнул с кофеварки и прошлепал к телефону. Пусть ее издатели думают, что она безграмотна.

– Руни, ты видел мою соседку? Молоденькую? – Он не видел.

– А Стенсила?

– Стенсил не появлялся всю неделю, – сказал Уинсам. – По его словам, он кого-то выслеживает. Все весьма таинственно, как у Дэшила Хэммета [95].

Рэйчел казалась встревоженной; это чувствовалось по голосу и по дыханию.

– Думаешь, они вместе? – Уинсам развел руками, прижав телефонную трубку плечом к уху. – Она не пришла домой вчера вечером.

– Понятия не имею, чем занимается Стенсил, – сказал Уинсам, – я спрошу у Харизмы.

Харизма стоял в ванной, завернувшись в полотенце, и разглядывал в зеркале свои зубы.

– Эйгенвэлью, Эйгенвэлью, – бормотал он. – Я бы и сам лучше заделал корневые каналы. За что только мой приятель Уинсам вам платит?

– Где Стенсил? – спросил Уинсам.

– Вчера прислал записку; ее принес какой-то бродяжка в потрепанной армейской шапке образца примерно 1898 года. Что он, мол, будет в канализации, вышел на какой-то след. Кто его разберет.

– Не сутулься, – сказала жена Уинсаму, когда он, пыхнув закруткой, выпустил в телефонную трубку клуб дыма. – Распрямись.

– Эй-ген-вэлью, – стонал Харизма. Ванная создавала раскатистое эхо.

– Что? – спросила Рэйчел.

– Никто из нас, – сказал Уинсам, – никогда не совал нос в его дела. Если ему так хочется, пусть ползает по канализации. Не думаю, что Паола с ним.

– Паола, – сказала Рэйчел, – больная девочка. – И, разозлившись – но не на Уинсама, – повесила трубку, так как, обернувшись, увидела, что Эстер крадучись исчезает за дверью, одетая в ее белое кожаное пальто.

– Могла бы попросить разрешения, – сказала Рэйчел. Эстер то и дело заимствовала чужие вещи, а потом по-кошачьи ускользала.

– Ты куда собралась на ночь глядя? – поинтересовалась Рэйчел.

– Пройтись, – туманно ответила Эстер.

Если бы у этой твари был характер, подумала Рэйчел, она бы сказала: «Кто ты такая, черт возьми, чтобы я тебе докладывала, куда иду?» И Рэйчел ответила бы: «Я та, кому ты должна тысячу с лишним баксов, вот кто». Тогда Эстер впала бы в истерику и сказала: «Если уж на то пошло, я ухожу. Стану проституткой и вышлю тебе деньги по почте». А Рэйчел будет смотреть, как Эстер потопает к выходу, и когда она окажется у двери, произнесет последнюю реплику: «Ты прогоришь, тебе еще придется доплачивать клиентам. Убирайся к дьяволу». Хлопнет дверь, высокие каблучки процокают по ступенькам, прошипят и бухнут двери лифта, и – ура! – Эстер исчезнет. А на следующий день она прочтет в газете, что Эстер Харвитц, 22 лет, с отличием закончившая Нью-Йорк-сити Колледж, бросилась с какого-то моста, эстакады или высотного здания. И Рэйчел будет так шокирована, что даже не сможет плакать.

– Неужели это я? – вслух произнесла она. Эстер ушла. – Это, – продолжила Рэйчел на венском диалекте, – называется подавленная враждебность. Подспудное желание убить соседку. Что-то в этом роде.

Кто-то постучал в дверь. Рэйчел открыла, и в холл ввалился Фу с каким-то неандертальцем в форме помощника боцмана 3-го класса ВМС США.

– Это Хряк Бодайн, – сказал Фу.

– Мир тесен, – сказал Хряк Бодайн, – Я ищу бабу Папаши Хода.

– Я тоже, – сказал Рэйчел. – А ты что, сделался Купидоном для Папаши? Паола не желает его видеть.

Хряк швырнул свою белую шапчонку на настольную лампу, заработав очко.

– Пиво в холодильнике? – спросил Фу, расплывшись в улыбке.

Рэйчел привыкла к неожиданным вторжениям кого-нибудь из Братвы и их случайных знакомых.

– БУКАДО, – сказала она, что на языке Братвы означало: «Будь как дома».

– Папаша ушел в Среди, – сказал Хряк, укладываясь на кушетку. Он был невелик ростом, так что его ноги не свешивались с края. Он уронил волосатую руку, которая глухо шмякнулась об пол. Если бы не ковер, подумала Рэйчел, звук был бы куда звонче. – Мы с ним служим на одном корабле.

– Тогда почему ты не в Среди, не знаю, что ты имеешь в виду? – спросила Рэйчел. Она знала, что он имел в виду Средиземное море, но не подала виду из чувства неприязни.

– Я в самоволке, – сказал Хряк и закрыл глаза. Фу вернулся с пивом. – Ух ты, ах ты, – оживился Хряк. – Чую «баллантайн».

– У Хряка потрясающий нюх, – сказал Фу, вкладывая открытую бутылку пива в Хряков кулак, похожий на мохнатого барсука с атрофированным гипофизом. – На моей памяти он ни разу не ошибся.

– Как вы познакомились? – спросила Рэйчел, усевшись на полу.

Хряк, по-прежнему лежа с закрытыми глазами, хлестал пиво. Оно стекало по уголкам его рта, ненадолго затопляло его волосатые ушные раковины и капало на кушетку.

– Если бы ты хоть раз побывала в «Ложке», то поняла бы как, – сказал Фу. Он имел в виду «Ржавую ложку», бар на западной окраине Гринвич-Виллидж, где, если верить легенде, один известный своей экстравагантностью поэт 20-х годов упился до смерти. С той поры бар пользовался популярностью у компаний вроде Шальной Братвы. – Хряк произвел там фурор.

– Держу пари, Хряк стал звездой «Ржавой ложки», – ядовито сказала Рэйчел, – принимая во внимание его выдающийся нюх, способность определять сорт пива по запаху и прочие достоинства.