В пещерах мурозавра - [36]

— Ах! — сказала Матильда Васильевна и без чувств повалилась наземь.

— Бабонька! — бросилась к ней Нюня.

Вдруг какой-то муравей схватил Бабоныко и побежал прочь.

— Отдай! — закричала Нюня, вцепившись в Матильду Васильевну.

Людвиг Иванович кинулся на помощь, но поздно — копошащийся клубок тел исчез в глубине тоннеля.

Глава 30 Святая святых

Фимка стоял в камере матки и озирался. Он был похож на «неверного», пробравшегося во дворец эмира. Как-то он читал книжку про одного ученого, который хотел знать все языки и жизнь всех народов. И вот этот ученый проник в «святая святых», в город «ста тысяч садов» и в толпе дервишей, сам не отличимый от них, слушал музыку и отбивал такт ногой. По этому движению сын эмира распознал в нем «неверного», но не стал выдавать, пораженный в беседе его мудростью.

Здесь, в центре муравейника, мудрость была никому не нужна и возникни малейшее подозрение, что он не свой, — от Фимки в одну секунду не осталось бы ничего. Ведь это было сердце муравьиной семьи, ее будущее, ее вечность. Каждый из рабочих муравьев живет год, матка — лет восемнадцать, но муравьи существуют миллионы лет и в камере царицы создается их бессмертие.

Заметив в глубине нечто похожее на цистерну, Фимка подошел ближе. Оказалось, это и есть Муравьиная Матка, Царица. Огромная, раздутая, она не сдвигалась с места, а только шевелилась — в красном свете фонарика блестел, как лакированный, огромный ее живот.

Кто бы подумал, что каких-нибудь три-пять лет назад эта царица была крылатой и вместе с сотнями таких же, как она, отправлялась в полет. Птицы, оглушительно вереща, склевывали то одну, то другую из этих крылатых, но остальные поднимались все выше и выше, уходили, улетали все дальше от старого муравейника, неся в новые земли муравьиную жизнь… После, упав во двор, на землю, влажную от недавнего дождя, царица спилила одно за другим все четыре крыла, но не бросила их, а, побегав вокруг, съела и, отыскав под старой стеной дома подходящее местечко, принялась рыть ход. Нелегкая это была работа. Зубцы на ее челюстях стерлись, блестящий покров груди и брюшка исцарапался и потускнел, но она не успокоилась, пока не ушла достаточно глубоко под дом и не замуровала изнутри наглухо свое гнездо. После этого одна-одинешенька, без пищи, без помощи принялась царица нести и выхаживать первые яйца: старательно облизывала их питательной слюной, перекладывала с места на место, носила по камере, кормила ею же снесенным кормовым яйцом. Почти год голодала царица, пока первые, еще мелкие, рабочие муравьи не принесли в родное гнездо первый корм извне. Но еще раньше взяли на себя рабочие муравьи заботу о пакетах яиц и личинок, о гнезде, и с этих пор матка стала все больше превращаться в то, что сейчас шевелится в углу камеры.

Когда-то она проявила отчаянную смелость и целеустремленность, величайшую осторожность и терпеливость, великие самоотверженность, выносливость и находчивость. Теперь это была плодущая самка, не способная ни к чему, кроме несения яиц, до скончания веков заточенная в ею же основанный муравейник, страшащаяся света, как смертельной опасности, как нарушения священной тайны. Никогда больше она не увидит свет, не поднимется на поверхность, в воздух, но все это сделают те муравьи, что выведутся из яичек, откладываемых ею…

Глава 31 Муравьиные теплицы

Нюня очнулась от того, что ее кто-то облизывал. Еще не открывая глаз, она почему-то подумала, что заснула в лесу и ей лижет ногу собака. Нюня подняла руку и провела по тому месту, где у собаки должна быть морда, но наткнулась на какие-то ветки, от слабости и рассеянности погладила их, опустила руку пониже и почувствовала что-то твердое, но живое. Нюня открыла глаза и, хотя было совершенно темно, почему-то разглядела, что ее лижет маленький, в самом деле всего в какую-нибудь собаку ростом, муравей.

«Лижет — значит, убивать не будет», — почти равнодушно подумала Нюня.

Закрыв глаза, она вспомнила, как схватил муравей потерявшую сознание Бабоныку, как закричала и вцепилась в бабушку она, как помчал их куда-то муравей, как крепко держалась она за бабушку, хотя больно ударялась о стены, об пол, о камни, но потом стукнулась обо что-то так, что искры из глаз полетели, — и дальше уже она ничего не помнила.

Наверное, без сознания Нюня была какую-нибудь секунду, иначе и ее утащили бы, как Бабоныку, неизвестно куда. А еще хорошо, что муравей, который наткнулся на нее, был совсем маленький и не очень хорошо знал, что с ней надо делать. Мураш хлопотал над Нюней, все лизал и лизал ее, и хотя там, где проходил по ушибленному месту язычок, было больно, но тотчас боль становилась тише.

«Может быть, у них в слюне целебное вещество, вроде живой воды», — подумала сонно Нюня.

Голова кружилась, и, видимо, поэтому не было страшно, только ныло сердце о Бабоныке и жаль было, что по нему не может так же, как по ушибам, пройти муравьиный язык.

— Слушай, — сказала муравьишке, с трудом поднимаясь, Нюня, — ведь ты умный, ты столько умеешь! Неужели ты меня не можешь привести к бабушке?! Ну же, иди, веди меня! — И она подтолкнула мураша.

И — о чудо! — муравей побежал. Слишком быстро, пожалуй, для ослабевшей Нюни. Она сделала несколько шагов и остановилась, прислонившись к стенке. Спустя минуту мураш вернулся к ней, лизнул, пощекотал антеннами. Нюня невольно рассмеялась, а малыш задрал к ней голову и раскрыл рот — решил, что она хочет дать ему немного пищи.