В пещерах мурозавра - [2]

— Спокойно! Без паники. Если мальчик исчез, значит ему это было очень нужно. У тебя есть какие-нибудь предположения, зачем это могло быть ему нужно?

— Нет, — растерянно призналась Фимина мама.

Людвиг Иванович прошел по коридору, мысленно составляя план квартиры и в то же время внимательно слушая Ольгу Сергеевну.

— Я сегодня выходная, — рассказывала она, — и с утра затеяла уборку…

— Во сколько?

— Что?

— Во сколько это было?

— Часов в восемь-девять утра. Выругала Фимку — но это еще просто так, не сердясь, — что он совсем не убирает у себя в комнате. Он начал убирать, а я пошла мыть посуду после завтрака. Прихожу — он уже не убирает, а пишет.

— Что пишет?

— Ну, какую-то тетрадь свою секретную. Я говорю: «Ефим, это же безобразие, это неряшество и эгоизм». А он мне: «Подожди, мамочка, не мешай, мне тут надо продумать — я кончу и все уберу». Ну, я полезла протирать вещи на его шкафу и тут уж по-настоящему рассердилась. Я… поругалась с ним.

В это время Людвиг Иванович, осмотрев первую комнату, остановился на пороге Фимкиной, не входя, однако, внутрь, а только внимательно, вещь за вещью, метр за метром, оглядывая ее. Он не торопил Ольгу Сергеевну, пока она справлялась с волнением, но видно было, что очень ждет продолжения рассказа.

— Я рассердилась из-за… из-за памяти мужа.

Фимин отец, Ревмир Георгиевич, погиб, спасая лес от пожара, и память о нем — Людвиг Иванович это знал — была священной в семье.

— Все эти годы, — продолжала Фимина мама, — я берегла патронташ Ревмира как память… я думала, и Фимке он дорог, а тут увидела, что патронташа в коробке на шкафу нет. «Это ты его взял!» — закричала я на Фимку. «Да, это я», — сказал он. Мол, все равно патронташ лежал без дела или что-то в этом роде. Я крикнула: «Негодяй! Сейчас же положи на место, иначе я не знаю что сделаю!» и схватилась за дверцу шкафа, в котором лежат Фимкины вещи. «Ты не смеешь обыскивать! — закричал тогда и он. — Все равно патронташа в доме нет! Я его продал, понимаешь?» И так вцепился в дверцы шкафа, что не оторвать — даже не думала никогда, что он уже такой сильный. Не драться же мне с собственным сыном! «Ну, хорошо, — сказала я, — сиди у своего шкафа и думай над своей жизнью. А завтра я позову милиционера, и мы поговорим, верно ты поступаешь или нет». Я заперла его, а сама стала прибирать в этой комнате — когда я так расстраиваюсь, физическая работа успокаивает меня. И все-таки я думала: вдруг я не права. Ведь Фимка… Фимка неплохой, он на плохое бы тратить денег не стал. Может, я виновата, что ограничивала его. Ведь не воришка же он!

— Воришка и есть! — вдруг раздалась решительная реплика за неплотно прикрытой дверью. — У мене всю алою начисто срезал. Вот разразится пидемия гриппа, и в нос закапать нечего. Фулиган такой!

Это был явно голос бабушки Тихой, одинокой соседки Ольги Сергеевны.

— Это она сейчас на него наговаривает! — тут же зачастил за дверью Нюнин голосок. — А небось всегда: «Ехвимочка, деточка, дай конхветочку!» Сколько он ее конфетами перекормил — это ужас! А теперь цветка пожалела!

По утончившемуся голосу Нюни было похоже, что она вот-вот разревется.

— Ты уж молчи, Ехвимкин хвостик! — рассердилась Тихая. — Лучше б уроки учила, чем за мальчишкой бегать!

— Вы переходите границы! — вмешался третий, Матильды Васильевны, голос. Я… возражаю!

Глава 3 Дверь была заперта

— Товарищи соседи, я вас опрошу после! — сказал Людвиг Иванович и обратился к Фиминой маме: — После того, как вы поссорились с Фимой, ты сразу его заперла?

— Да… Нет! Он попросился в туалет — ты же знаешь, у нас туалет во дворе, — и я его выпустила, а сама побежала выключить суп на кухне. Потом Фимка вернулся, и я заперла его.

— Кроме туалета, он куда-нибудь заходил?

— Нет… Не знаю, — ответила Фимина мама.

— Может быть, знает кто-нибудь из соседей? — обратился в приоткрытую дверь Людвиг Иванович.

— Спросите Нюнькиных шпиёнок! — проворчала Тихая.

— Не понимаю, — честно признался Людвиг Иванович.

— Спросите у Нюнькиных куклёй — они за Ехвимкой шпиёнють!

— Неправда! — вскричала девочка.

— Анюня, — мягко сказал Людвиг Иванович. — Помоги нам найти Фиму. Скажи, может быть, ты видела: когда Фима выходил из дому этим утром, он ни с кем не говорил?

— Ни с кем! — буркнула Нюня.

— А может, он выходил на улицу?

Нюня отрицательно покачала головой.

— Ну, может быть, задержался на веранде, во дворе?

— Не знаю, — угрюмо ответила девочка.

— Неправда, — мягко возразил Людвиг Иванович. — Ты хорошо знаешь, что он ни с кем во дворе не говорил — так ведь ты сказала? Ты знаешь также, что Фима не выходил со двора. А вот делал ли он что-нибудь во дворе или в саду — вдруг не знаешь.

Нахмурившись, девочка молчала. Людвиг Иванович отвернулся от Нюни и обратился к Ольге Сергеевне:

— Так что было дальше?

— Фима вернулся из туалета. Я его заперла, и больше он не выходил.

— Ты не отпирала дверь? Не смотрела, что он делает?

— Не смотрела. Он там двигался, чем-то шуршал, звякал. Но я решила выдержать характер и не входить к нему…

Ольга Сергеевна закусила губу и замолчала на минуту. Людвиг Иванович с порога внимательно осматривал Фимкину комнату. Справа от двери стоял большой платяной шкаф — старый, дубовый, с мутным зеркалом. У следующей стены Фимкина узкая кровать, застеленная по-солдатски, под ней — никаких чемоданов. У окна — письменный стол. У левой стены — этажерка. Вот и все. Кроме шкафа, здесь некуда было спрятаться. Людвиг Иванович сделал несколько снимков и повернулся к Фиминой маме, которая, справившись с собой, заканчивала рассказ: