В пещерах мурозавра - [11]

Фима даже рот забыл закрыть от изумления.

— Ехвимочка, деточка! — совсем сладким голосов заворковала Тихая, а сама так и сверлила его немигающим взглядом. — Што за конхвета? Как она прозывается, а?

— Может быть, «Дорожные»? — неуверенно сказал Фима.

Бабушка Тихая снова уткнулась в самое его лицо вздрагивающим носом и убежденно ответила:

— Не! Никакеи оне не «Дорожные».

Фима полез в карман, достал оттуда конфету и внимательно посмотрел на нее. Тихая и Нюня тоже наклонились и внимательно посмотрели. Обертка была золотистая, а на ней — черный слон с красными пальцами.

— «Зоологические», — прочел Фима и не успел и глазом моргнуть, как Тихая выхватила конфету, мигом ее развернула и отправила в рот.

— Хорошая конхвета! — сказала она и даже зажмурилась. — Хорошая, а не та. У той вафля была.

Тихая завернула верхнюю юбку — на ней всегда было пять-шесть юбок — и сунула бумажку от конфеты в карман.

— И што же ето была за конхвета? — задумалась снова она. — Может, обвертку оставил?

Фима вывернул карманы, но обертки не было.

— Фима, а Фима, ты же фантик свернул и во двор пульнул, — вспомнила Нюня и опасливо покосилась на Тихую, но той сейчас было совсем не до чистоты.

— Ехвимочка, деточка, Нюнечка, золотко, порыскайте, а?

И сама первая бросилась во двор. Тщетно, однако, ползали они втроем по кустам и дорожкам: фантик как ветром сдуло.

— Он мог упасть в соседний двор, — подумала вслух Нюня, и Тихая сунулась было к забору, но оттуда на нее рявкнул здоровенный пес.

— Поразводили тварь собачью! — чуть не расплакалась Тихая и, махнув рукой, двинулась к дому. В сгорбленной ее спине было столько безнадежности, что Фиме, наверное, жалко ее стало, и он предложил:

— А можно посмотреть у нас в вазочке, вдруг еще такая конфета есть.

Бабушка Тихая так и встрепенулась:

— Ехвимочка, посмотри!

Пока они перерывали конфеты в вазочке и в серванте, Нюня смотрела на Фимин стол.

Сундучок был открыт, и сверху в нем лежала толстая тетрадь. Нюня подошла ближе, чтобы заглянуть, что под тетрадью, но Фима сердито захлопнул крышку так что сундучок звякнул своими замочками.

Не то чтобы Нюня после этого обиделась — так уж получалось, что она на Фиму почему-то не могла обижаться, — просто ей вдруг стало так грустно! Нюня вышла и посидела во дворе, пока ей не стало снова любопытно. Тогда она поднялась на веранду и посмотрела в окно бабушки Тихой.

— Ехвимочка, детка, сам понюхай, — говорила как раз та.

Нюня глянула и ахнула — бабушка Тихая развязывала и давала нюхать Фиме свои баночки с медом, а Фима нюхал, слушал и говорил с уважительным удивлением:

— Вот елки-палки — ничего себе!

— Етот желтый понюхай, а потом етот, со зерном! Откуда его пчелка брала? Да ты нюхай, нюхай! Молодой, а нос совсем не работаеть. Акацию уже разнюхать не можешь! Ан акация-то разная. Ну, этот-то и сопатый разнюхаеть — липу ни с одним цветком не спутаешь. Ты нюхай, нюхай, Ехвим! Пчела-то, она хочь умная, да жадная. Положь сахар у керосин — она и керосин жрать будеть! Мураш умнее мураш на што зря не полезеть. А сахарин даже и пчела, на что жоркая, исть не станеть. Вот иди сюды, Ехвим, я тебе насекомому уму-разуму учить буду.

Дальше началось такое, что Нюня и думать забыла о своей обиде. Все горшки с цветами, какие были, и все баночки с вареньем и медом, и все вазочки с конфетами, и коробку с конфетными обертками бабушка Тихая с Фимой обнюхали, как собаки. Фима, правда, хотел и на вкус попробовать, только бабушка Тихая ему не дала, прикрикнула:

— Нюхать нюхай, а языком не загребай: не про тебе наживалось!

Нюня подвинулась поближе к окну, но Тихая повела своим дрожащим носом.

— Девчонкой пахнеть! — с отвращением сказала она и захлопнула окно. Так что Нюня уже слышать ничего не могла — только видела. как Тихая с жадным лицом, а Фима с лицом размышляющим нюхают все подряд.

В том, что бабушка Тихая обнюхивала каждую бумажку, ничего удивительного не было — сладенькое она любила. Но вот чего мальчик Фима обнюхивал каждую обертку, и каждую баночку, и цветы, и листья, и даже землю — этого Нюня понять не могла.

Глава 11 Дядя Люда от верблюда

Это тоже было удивительно — дядечка с женским именем. Уже потом Нюня узнала, что у него просто иностранное имя — Людвиг и что он старый друг еще Фиминого папы. А у Фиминого папы было странное имя — Ревмир, если перевести на обыкновенный язык, то означает — революция и мир. Но тогда ничего этого Нюня еще не знала. Она просто мела веранду и пела прекрасную песню:

Ат за-ры да за-ры,

ат темна-а да темна

а любви га-ва-ры,

пой гу-тарная струна.

Она и не видела, как подошел дядечка и рассмеялся так, словно никогда в жизни не слышал эту песню.

— Мадемуазель, — спросил он, отсмеявшись, — Морозовы здесь живут, я не ошибся?

— Я не падмузель, — сказала Нюня. — А вы кто?

— Я дядя Люда от верблюда, — сказал в лад дядечка, и дальше тоже, как стихами: — А это что, избушка-развалюшка? А может, это немножко — домик на курьих ножках? А где пилигрим Ефим? Играет гаммы? Рвет букет для прекрасной дамы? Открывает тайны природы? Подводит к анодам катоды?

В это время выбежала Ольга Сергеевна, красивенькая Фимина мама, и закричала: