В пекле огненной дуги - [5]

Через несколько минут взвод уже готовился к наступлению. Одни солдаты осторожно задымили самокрутками, другие приводили в порядок амуницию и проверяли оружие.

Романцов отыскал своего помощника, старшего сержанта Гончаренко.

— Гриша, проверь, чтобы у каждого была полная фляжка, — распорядился взводный. — Посмотри, сколько осталось дисков для пулемёта. Чтобы было не меньше трёх запасных. Если что, попроси в соседнем взводе. Сошлёшься на приказ ротного… В четыре утра двинемся на Самодуровку. Мы должны её взять и удерживать до подхода основных сил. Так что, думаю, денёк предстоит жаркий.

— Трэба, значить, удэржим, — с бравадой ответил Гончаренко и поводил могучими плечами.

Родом Григорий был из Киевской области. Рослый, крепкий телом и круглолицый, он обладал недюжинной силой, а в рукопашной любил использовать сапёрную лопатку. На границу он попал ещё в сороковом, когда ему шёл двадцать второй год, и служил на Памире. А в одном взводе они оказались уже в Ташкенте в ноябре сорок второго, при формировании дивизии.

— А смерти не боишься? — спросил вдруг Романцов. Он и сам сейчас не мог себе объяснить, почему задал этот вопрос.

— Смэрти? — Гончаренко хмыкнул и пожал плечами. — Та я про нэе нэ думаю.

— Ну и правильно, Гриша. Ладно, иди.

Гончаренко скрылся за изгибом траншеи, по пути расталкивая спящих.

Романцов почувствовал облегчение. Он тоже старался гнать прочь мысль о том, что в любой момент может погибнуть. На войне от смерти не застрахован никто — ни храбрец, ни трус. Старуха с клюкой себе на уме, она выбирает, кого с собой забрать, по каким-то одной ей ведомым критериям. Бывает так, что она долго обходит стороной какого-нибудь отчаянного смельчака, словно боится его, но потом, в самый неподходящий момент, неожиданно подкрадывается и… поминай, как звали. А почему так происходит? Пожалуй, это не сможет объяснить даже самый башковитый учёный.

— От неё, костлявой, как ни бегай, а всё одно… рано или поздно достанет, — раздался за спиной хрипловатый голос.

Обернувшись, Романцов увидел перед собой младшего сержанта Петрова, самого старшего во взводе. Ему в мае стукнуло четыре десятка. Молодые бойцы уважительно называли его «дядька Степан», и ему такое обращение, судя по всему, нравилось. Он был чуть пониже Гриши, но такой же широкоплечий, а руками мог гнуть подковы.

— Но всё же лучше бы подольше побегать, — произнёс кто-то в темноте.

Видимо, этот разговор привлёк всеобщее внимание.

— Подольше тебе… — Петров засопел. — Я этих тварей ненавижу настолько, что мне плевать на смерть. Они пришли на нашу землю, чтобы глумиться над нами, чтобы убивать нас, насиловать наших жён и дочерей… Возомнили почему-то, что им всё дозволено… — Он зло выругался и замолчал, не договорив то, что в нём накипело.

Романцов знал, что у Петрова в Сталинграде погибла при бомбёжке двоюродная сестра с шестнадцатилетней дочерью, и хорошо понимал чувства младшего сержанта.

Подсвечивая фонариком, лейтенант прошёл по траншее на правый фланг взвода. Здесь самым крайним был рядовой Сегалов — коренастый тридцатишестилетний сибиряк. Он сидел в своём окопе и что-то бубнил себе под нос.

— Опять молишься? — догадался Романцов.

Впервые он увидел «поповские штучки» Сегалова ещё в марте, во время первых боёв. Конечно, сперва это сильно покоробило, но потом уже не вызывало особого неприятия.

«Война всё же, смерть кругом, — решил тогда Романцов. — Пускай молится, если так легче»…

— Так точно, товарищ командир, молитвочку о спасении читаю. — Сегалов трижды перекрестился.

— Неужто и вправду в бога веришь?

— Честно говоря, сомнения есть, — подумав, ответил боец. — Родители мои веруют. В церковь регулярно ходят, посты соблюдают.

— Понятно. Странно только, как это тебя, такого верующего, в войска НКВД взяли.

— Так я же раньше неверующим был, — Сегалов усмехнулся.

— Думаешь, бог поможет в живых остаться?

— Кто его знает, — солдат пожал плечами.

— То-то и оно. Ты давай-ка лучше с этими поповскими бреднями заканчивай.

— Я постараюсь, — после паузы произнёс Сегалов, но прозвучало это как-то не очень убедительно.

Романцов посветил фонариком на часы. Стрелки показывали без десяти четыре.

— Всё в порядке, товарищ командир, — доложил появившийся рядом Овчаренко.

— Передай по взводу. Всем приготовиться. Сигнал к наступлению — красная ракета. Сам будешь находиться возле меня. В случае чего, примешь на себя командование.

Лейтенант спрятал фонарик в полевую сумку, затем опустил на подбородок ремешок фуражки, чтобы она не свалилась с головы при резких движениях, одёрнул гимнастёрку поправил на ремне кобуру с ТТ[4], бинокль и дурацкую противогазную сумку которая по сути являлась ненужным балластом и только мешала в бою. Слава богу на этой войне пока ещё никто не применил отравляющих веществ.

«Всё, теперь можно и наступать…»

Он внутренне собрался в ожидании сигнала. Все посторонние мысли тут же бесследно растворились в ночной темноте. Впрочем, небо на востоке, у самого горизонта, начало сереть, предвещая рассвет.

Романцов взглянул вдоль траншеи и едва различил там силуэты бойцов. За жизнь каждого из них он нёс ответственность, и прежде всего — перед собственной совестью. За каждого убитого она, как строгий и беспристрастный судья, конечно же, спросит с него, и не помогут здесь никакие доводы о приказе и о том, что на войне без потерь не бывает. В любом случае, он, лейтенант Романцов, как командир взвода, будет ощущать свою вину, если погибнет даже один его солдат.