В паутине - [5]

— Иди и сядь в тот дальний угол возле дверей, я не могу вы носить этот чертов запах. Даже такое старое ничтожество, как я, имеет право на чистый воздух, — сказала тетя Бекки бедной миссис Артемас Дарк — аромат ее духов всегда раздражал тетю Бекки. Миссис Артемас использовала их слишком обильно, но все же, как отметило семейство, тетя Бекки довольно грубо обошлась с нею, тем более, лежа на своем смертном одре. Конечно, Дарки и Пенхаллоу гордились тем, что шли в ногу со временем, но не настолько, чтобы потакать грубости по отношению к женщине. На этом все еще стояло табу. Шутка же заключалась в том, что тетя Бекки сама не одобряла сквернословие и, как полагали, особо неприязненно относилась к двум членам семейства, которые имели привычку ругаться — к Титусу Дарку, потому что он не мог удержаться от этого, и к Утопленнику Джону Пенхаллоу, который мог удержаться, но не хотел.

Прибытие миссис Альфеус Пенхаллоу с дочерью стало сенсацией. Миссис Альфеус жила в Сент-Джоне и случилось так, что, когда тетя Бекки объявила о приеме, посетила свой старый дом в Розовой Реке. Она была непомерно толста и не слишком любима тетей Бекки, имела прискорбное пристрастие к ярким расцветкам и дорогим материям, хотя в молодости отличалась стройностью и красотой. Миссис Альфеус ожидала, что тетя Бекки встретит ее не очень-то приветливо и готовилась принять это с улыбкой, поскольку страстно желала заполучить кувшин и ореховую кровать в придачу, если фортуна окажется благосклонной. Но тетя Бекки, хоть и отметила про себя, что платье Аннабель Пенхаллоу куда лучше, чем то, на что оно надето, встретила ее весьма снисходительно:

— Хм, гладкая, как кошачье ухо, как всегда, — и обратила все внимание на Нэн Пенхаллоу, которая, едва появившись в Розовой Реке, стала главной мишенью сплетен клана. Затаив дыхание, перешептывались, что она носит пижамы и курит сигареты. Более того, было известно, что она выщипывает брови и носит бриджи, когда водит машину или ходит на прогулки. Но даже обитатели Розовой Реки смирились с этим. Тетя Бекки узрела змеевидное безбедрое существо, подстриженное в стиле боб, в длинных варварских серьгах. Изысканное шелковое создание в шикарном черном атласном платье, которое тотчас превратило всех присутствующих женщин в старомодных викторианок. Но тетя Бекки сымпровизировала, не упустив своего.

— А вот и Ханна, — заметила она, инстинктивно уколов Нэн в чувствительную точку. Нэн предпочла бы пощечину имени Ханна. — Так-так-так, — «таки» тети Бекки звучали крещендо презрения, смешанного с жалостью.

— Я понимаю, что ты считаешь себя современной. И в мое время были девушки, которые бегали за парнями. Изменились лишь имена. Твой рот выглядит так, словно ты напилась крови на завтрак, дорогуша. Но взгляни, что время делает с нами. Когда тебе будет сорок, ты будешь точно такой, — жест в сторону тучной миссис Альфеус.

Нэн не могла позволить, чтобы старомодная карга одержала над нею верх. Кроме того, она страстно желала кувшин.

— О, нет, что вы, тетя Бекки, милая. Я пошла в отца. В его родне все стройные, вы же знаете.

Тетя Бекки не пожелала быть «милой».

— Иди наверх и смой эту дрянь с губ и щек, — сказала она. — Мне здесь не нужны раскрашенные пустышки.

— А разве вы сами не в румянах? — воскликнула Нэн, несмотря на то, что мать жалобно толкнула ее локтем.

— А кто ты такая, чтобы мне указывать? — возмутилась тетя Бекки. — А теперь — нечего стоять тут, вертя передо мной хвостом. Иди и делай, что тебе сказано, или отправляйся домой.

Нэн подумала о последнем. Но миссис Альфеус страстно прошептала ей в шею:

— Иди, дорогая, иди и сделай все, что она сказала, или… или…

— Или у тебя не будет шансов получить кувшин, — хихикнула тетя Бекки, которая в свои восемьдесят пять сохранила такой слух, что могла услышать, как растет трава.

Нэн пошла, с обиженно-надменным видом, готовая свести с кем-нибудь счеты за унижение сварливой старой деспотшей. Как раз в этот момент в комнату вошла Гей Пенхаллоу, в желтом платье, сотканном, казалось, из солнечного света, отчего у Нэн возникла мысль заполучить Ноэля Гибсона. Слишком несправедливо, что именно Гей стала свидетелем ее конфуза.

— Зеленоглазые девушки вносят смуту, — заметил дядя Пиппин.

— Думаю, что она — пожиратель мужчин, — согласился Стэнтон Гранди.

Гей Пенхаллоу, изящная цветущая девушка, которую лишь семейная библия знала, как Габриэль Александрину, пожала руку тете Бекки, но не наклонилась, чтобы поцеловать ее, как та ожидала.

— Эй, эй, что случилось? — возмутилась тетя Бекки. — Тебя поцеловал какой-то мальчик? И ты не хочешь испортить его аромат, а?

Гей ускользнула в уголок и села. Это было правдой. Но как тетя Бекки узнала? Ноэль поцеловал ее вчера вечером — первый поцелуй за все ее восемнадцать лет — Нэн осмеяла бы ее за такое! Прелестный мимолетный поцелуй под золотой июньской луной. Гей чувствовала, что не может никого целовать после этого, особенно ужасную старую тетю Бекки. Это было бы кощунством. Какая разница, в самом деле, что произойдет с ее старым кувшином? Какое значение имел весь этот огромный прекрасный мир в сравнении с тем, что Ноэль любит ее, а она любит его?