В паутине - [24]
Что касается Донны, едва ли можно сказать, что она вообще о чем-то думала. Она не столь быстро, как Питер, поняла, что с нею произошло. Она узнала его сразу, как только увидела, отчасти из тех же старых воспоминаний о мальчишке-грубияне со скамьи напротив, отчасти по фотографиям в газетах. Хотя они вполовину не были столь хороши. Питер ненавидел фотографироваться и всегда смотрел в камеру, как на врага. А Донна все еще знала его, как своего врага и как кого-то еще.
Она задрожала от необычного волнения, охватившего ее, когда их взгляды встретились — а несколько секунд назад она так скучала — так утомилась — ей все так претило, что она мечтала расхрабриться настолько, что решиться принять яд.
Она была уверена, что Вирджиния все заметила. О, если бы он ушел, не стоял бы там у окна, глазея на нее. Она знала, что этим вечером он уезжает в Южную Америку — слышала, как Нэнси Пенхаллоу говорила об этом миссис Гомер. Донна прижала ладонь к горлу, словно задыхаясь.
Что с нею случилось? Кого волнует, поедет ли Питер Пенхаллоу на Амазонку или в Конго? Только не ее, не Донну Дарк, безутешную вдову Барри. Конечно, нет. Какое-то чужое, дикое, примитивное существо безо всякого предупреждения завладело ее телом, желая ринуться к тому окну и попасть в объятия Питера. Трудно сказать точно, но, возможно, Донна поддалась бы этому абсолютно безумному порыву, если бы тетя Бекки не открыла глаза, а Питер не исчез бы за окном.
Донна издала вздох, который после общего вздоха остался незамеченным никем, кроме Вирджинии — та сочувственно сжала руку Донны.
— Дорогая, я все видела. Это, должно быть, ужасно трудно для тебя. Ты прекрасно перенесла это.
— Что, что перенесла? — тупо прошептала Донна.
— Но ведь этот жуткий Питер Пенхаллоу так смотрел на тебя, с такой пронзительной ненавистью в глазах.
— Ненавистью… ненавистью… О, ты думаешь, он и правда ненавидит меня? — выдохнула Донна.
— Разумеется. И всегда ненавидел, с тех пор как ты вышла замуж за Барри. Но ты избежишь риска снова встретиться с ним, дорогая. Он уезжает сегодня вечером в одну из своих ужасных экспедиций, так что не волнуйся ни о чем.
Донна вовсе не волновалась. Она просто чувствовала, что умрет, если Питер Пенхаллоу уедет — вот так — не сказав ни слова, не взглянув вновь. Это было бы непереносимо. Она бы решилась уплыть с ним в неизведанные моря, изучать африканские горшки, она бы… ах, о каких ужасных вещах она думает? И о чем там говорит тетя Бекки?
— Все, кому за сорок и кто хотел бы прожить свою жизнь вновь, точно так же, как прожил, поднимите руки.
Темпест Дарк был единственным, кто поднял руку.
— Храбрец! Или счастливый человек, на выбор? — иронически спросила тетя Бекки.
— Счастливый, — коротко ответил Темпест. Он знал, что такое быть счастливым. Он прожил пятнадцать прекрасных лет с Уинфрид Пенхаллоу. И готов повторить все сначала.
— А ты бы хотела прожить свою жизнь снова, Донна? — сентиментально спросила Вирджиния.
— Нет, нет!
Вновь прожить те годы, когда Питер Пенхаллоу ненавидел ее, было бы невыносимо для Донны. Вирджиния удивилась и помрачнела. Она не ждала такого ответа. Она почувствовала, что-то прошло между нею и Донной, что-то затуманившее то милое абсолютное взаимопонимание, которое всегда было меж ними. Она хотела бы сказать, что слова им не нужны, что они могут читать мысли друг друга. Но сейчас Вирджиния не могла прочитать мысли Донны — что, возможно, было совсем неплохо. Она беспокойно подумала: а не начало ли уже действовать проклятье опала тети Бекки?
— Итак, давайте вернемся к делу, — тем временем говорила тетя Бекки.
«Спасибо свиньям», — страстно подумал Утопленник Джон.
Тетя Бекки с торжеством осмотрелась вокруг. Она растягивала процесс, как могла. Она получила их такими, какими хотела: возбужденными и рассерженными — всех, кроме нескольких, на кого не действовала сила ее ехидства, и кого она, по этой причине, не презирала. Но взгляните на остальных, сидящих здесь, ерзая на своих задницах, выпучивших глаза, вожделеющих кувшин так, что готовы разорвать на куски любого, кому он достанется. Через несколько минут счастливчик будет известен, думают они. А будет ли? Тетя Бекки хихикнула. У нее имелась в запасе бомба.
— Все вы до смерти желаете знать, кому достанется кувшин, — сказала она, — но пока вы этого не узнаете. Я собиралась сообщить сегодня, кто, по моему мнению, должен получить его, но придумала план получше. Я решила оставить его на хранение доверенному лицу, на год, считая с последнего дня октября. И тогда, не раньше и не позже, вы узнаете, кому он достанется.
Наступило изумленное молчание, прерванное смехом Стэнтона Гранди.
— Продано! — коротко заключил он.
— И кто же будет доверенным лицом? — осипшим голосом спросил Уильям И.
Он-то знал, кто должен стать доверенным лицом.
— Дэнди Дарк. Я выбрала его, поскольку из всех, кого я знаю, он единственный, кто умеет хранить секреты.
Все повернулись к Роберту Дарку, который, оказавшись в центре внимания, смущенно заерзал. Какое разочарование. Дэнди Дарк был никем — его прозвище говорило само за себя. Наследие тех дней, когда он
«Энн из Зелёных Крыш» – один из самых известных романов канадской писательницы Люси Монтгомери (англ. Lucy Montgomery, 1874-1942). *** Марилла и Мэтью Касберт из Грингейбла, что на острове Принца Эдуарда, решают усыновить мальчика из приюта. Но по непредвиденному стечению обстоятельств к ним попадает девочка Энн Ширли. Другими выдающимися произведениями Л. Монтгомери являются «История девочки», «Золотая дорога», «Энн с острова Принца Эдуарда», «Энн и Дом Мечты» и «Эмили из Молодого месяца». Люси Монтгомери опубликовала более ста рассказов в газетах «Кроникл» и «Эхо», прежде чем вернулась к своему давнему замыслу, книге о рыжеволосой девочке и ее друзьях.
Героине романа Валенси Стирлинг 29 лет, она не замужем, никогда не была влюблена и не получала брачного предложения. Проводя свою жизнь в тени властной матери и назойливых родственников, она находит единственное утешение в «запретных» книгах Джона Фостера и мечтах о Голубом замке, где все ее желания сбудутся и она сможет быть сама собой. Получив шокирующее известие от доктора, Валенси восстает против правил семьи и обретает удивительный новый мир, полный любви и приключений, мир, далеко превосходящий ее мечты.
Канада начала XX века… Позади студенческие годы, и «Аня с острова Принца Эдуарда» становится «Аней из Шумящих Тополей», директрисой средней школы в маленьком городке. С тех пор как ее руку украшает скромное «колечко невесты», она очень интересуется сердечными делами других люден и радуется тому, что так много счастья на свете. И снова поворот на дороге, а за ним — свадьба и свой «Дом Мечты». Всем грустно, что она уезжает. Но разве не было бы ужасно знать, что их радует ее отъезд или что им не будет чуточку не хватать ее, когда она уедет?
Во втором романе мы снова встречаемся с Энн, ей уже шестнадцать. Это очаровательная девушка с сияющими серыми глазами, но рыжие волосы по-прежнему доставляют ей массу неприятностей. Вскоре она становится школьной учительницей, а в Грингейбле появляются еще двое ребятишек из приюта.
Канада конца XIX века… Восемнадцатилетняя сельская учительница, «Аня из Авонлеи», становится «Аней с острова Принца Эдуарда», студенткой университета. Увлекательное соперничество в учебе, дружба, веселые развлечения, все раздвигающиеся горизонты и новые интересы — как много в мире всего, чем можно восхищаться и чему радоваться! Университетский опыт учит смотреть на каждое препятствие как на предзнаменование победы и считать юмор самой пикантной приправой на пиру существования. Но девичьим мечтам о тайне любви предстоит испытание реальностью: встреча с «темноглазым идеалом» едва не приводит к тому, что Аня принимает за любовь свое приукрашенное воображением поверхностное увлечение.
Канада начала XX века… На берегу красивейшей гавани острова Принца Эдуарда стоит старый домик с очень романтичной историей. Он становится «Домом Мечты» — исполнением сокровенных желаний счастливой двадцатипятилетней новобрачной. Жизнь с избранником сердца — счастливая жизнь, хотя ни один дом — будь то дворец или маленький «Дом Мечты» — не может наглухо закрыться от горя. Радость и страдание, рождение и смерть делают стены маленького домика священными для Ани.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.