В паутине дней - [42]

Я коротко поблагодарила ее и повернулась к Руперту, который поднялся и стоял, зажав в кулаке пакет с леденцами. Я протянула ему руку и сказала:

– Ты тоже рад за меня, Руперт?

Он долго смотрел на меня, его глаза были презрительно прищурены, на лице – гаев, он так был похож на Руа, что я ощутила болезненный укол в сердце. Но он только тихо сказал: "Не думал, что ты можешь так со мной поступить, Эстер", – и, не приняв моей руки, прошел мимо меня вон из комнаты.

"Ох, ладно! – подумала я. – Уговорю его после" – и повернулась к выходу, чтобы пойти к себе в комнату, снять там шляпу и накидку. Тут я заметила, что Марго все еще неподвижно стоит на месте перед канделябром на резном комоде, и воспоминания о ее вечно высокомерной враждебности взорвали меня.

– Нечего стоять и разглядывать меня, Марго. Занимайся свечами.

– Хорошо, мисс Сноу.

– И запомни, пожалуйста, я – миссис Ле Гранд.

– Хорошо, мадам.

– И не "мадам". Просто миссис Ле Гранд.

– Хорошо, миссис Ле Гранд.

Я поднялась по лестнице, на повороте снова обернулась.

– И когда пойдешь на кухню, сообщи остальным слугам, что сегодня я вышла замуж за мистера Ле Гранда.

Я стояла, пока не услышала ее неохотное: "Хорошо, миссис Ле Гранд" – и пошла дальше, так, чтобы ей было ясно – и Старой Мадам тоже, – что у меня нет ни малейшего намерения мириться с каким-нибудь иным положением в этом доме, кроме того, что теперь принадлежит мне по праву. И должна признаться, что, проходя по верхнему залу, я испытала настоящий вкус торжества – впервые в жизни я была "кем-то" – я шла по своему собственному коридору, у меня есть свои собственные слуги, которые обязаны подчиняться моим приказам; сироте, выросшей в бедности, которая только тешила себя мечтами о счастье, не веря, что они когда-то сбудутся, мне почти не верилось в то, что для меня это стало реальностью.

Однако я сознавала, что род Ле Грандов тоже приобрел кое-что ценное. Я принесла запас жизненных сил этому семейству, вырождающемуся от паразитического образа жизни, энергию и трудолюбие – этим аристократам, неспособным трудиться. "Нет, – сказала я себе, – не только я заключила выгодную сделку".

Сняв шляпу и накидку и приведя прическу в порядок, я отправилась в комнату Руперта, чтобы помириться с ним. Он сидел у окна, положив подбородок на руки, и смотрел в сумерки. Когда я вошла, он встал и повернулся ко мне.

– Зачем ты пришла, Эстер?

– Я пришла, потому что хочу стать твоим другом. Его улыбка была презрительной, но детской улыбкой.

– Я не сумасшедший.

– Ведь тебе не понравилось то, что я… – я запнулась.

– Что ты вышла за папу замуж?

– Да. Почему ты так, Руперт?

Он стал водить по протертому ковру носком старого ботинка, и, опустив глаза, внимательно наблюдал за этим своим движением. Минуту он стоял так. Затем выпалил:

– Папа всегда все забирает себе. Никому ничего не оставляет.

– Но это же ерунда. Он и женился-то на мне, чтобы удержать в Семи Очагах – для тебя.

В его смехе послышалась осведомленность о чем-то отталкивающем, невообразимая для такого юного существа.

– И ты этому веришь, Эстер? Ну так это неправда. Ты нужна ему самому – он испортит тебя, как и все остальное; ты больше не будешь такой, как прежде.

Так, значит, его напугало, что эта женитьба уменьшит мою привязанность к нему, и я подошла к нему, обняла за плечи и поклялась, что этого ничто не сможет изменить. Сначала он вызывающе смотрел на меня, но когда я стала говорить о своих планах сделать из Семи Очагов место, которым он мог бы гордиться, то почувствовала, что напряженность в его теле исчезла, и немного погодя он, покраснев, прижался щекой к моей щеке и сказал: "Если ты изменишься, Эстер, у меня никого не останется". Пока он умывался перед ужином, я раздумывала над его словами. Странно, что и Руперт говорил об одиночестве.

Мой первый ужин в качестве хозяйки Семи Очагов своей тоской ничем не отличался от всех предыдущих трапез. Старая Мадам с безобразным чавканьем удовлетворяла свой жуткий аппетит, что было гораздо более важно, чем появление у нее новой невестки. А новобрачный? Он развалился на стуле, не проявляя ни к чему ни малейшего интереса, словно первый ужин с молодой женой – самое незначительное событие в его жизни. Только Марго слегка обращала на меня внимание; но настолько высокомерно, что, будь я новоявленной невестой в этом доме, была бы запугана до смерти.

И все же в конце ужина кое-что сломило его монотонный ход. Когда Марго уже подавала десерт, со стороны заднего двора, что находился как раз рядом со столовой, раздался хохот, пронзительный и хриплый женский смех, который продолжался так долго, что стал раздражать, как кудахтанье курицы. Я спросила у Марго, кто это так смеется.

Она не спеша сначала подала десерт Старой Мадам и лишь потом ответила мне. Ее дерзкие глаза пристально уставились на меня и, когда наконец последовало: "Не знаю, мэм", я почувствовала: если бы она могла, то сказала бы нечто другое.

Смех звучал все громче, и я резко сказала: "Скажи там, чтобы поискали себе другое место для веселья".

Прежде чем она успела выполнить мой приказ, Сент-Клер отодвинул стул и своей бесшумной походкой устремился через зал на заднее крыльцо. Как только дверь черного хода закрылась за ним, смех оборвался. Я думала спросить у него, кто это был, когда он вернется, но он до конца ужина так и не появился больше за столом. И когда мы уже сидели в гостиной, я видела, как он поднялся к себе.