В пасти Дракона - [4]

— Подь сюды, милёночек, подь! Не бойся, мы тебя не тронем!

«Милёночек» сидел по-прежнему, не шевелясь.

— Васюхнов! Подхлестни-ка ещё разочек по фанзочке! — распорядился Зинченко. — Подхлестни, малый, авось, китайская душа от этого в ободрение придёт...

Васюхнов не замедлил приступить к ободрению китайской души. Удары нагайки так и посыпались на убогую крышу кумирни. Это подействовало. У дверной щели кто-то зашевелился, показалась голова, и затем перед казаками появилась согнувшаяся и съёжившаяся фигура.

— Э-эй, какой же он мозглявый, внимания не стоющий! — воскликнул Зинченко, разглядывая во все глаза униженно кланявшегося ему китайца.

Китаец, стоявший теперь перед казаками, как все его соотечественники, казался очень старообразным. Старили его желтизна дряблой кожи на лице, маленькие, глубоко впавшие, раскосые глаза, низко вдавшаяся в плечи голова и согбенный стан. Как и все китайцы, он был брюнет. Его опускавшаяся ниже пояса коса, заплетённая в три пряди, была черна как смоль. Одет он был в длинную рубаху из грубой синей и голубой материи и таких же цветов шаровары. На рубаху была накинута голубая кофта-безрукавка с перекидными петлями из жёлтых лент на груди. Такого же цвета ленты были в виде особого украшения вплетены и в косу китайца. Это присутствие в костюме жёлтого цвета, считающегося в Китае «государственным», показывало, что стоявший в такой униженной позе перед казаками китаец принадлежит к чиновничьему классу и хотя в невысоком сапе, но состоит на действительной службе. В самом деле, у него не было при себе никакого ни холодного, ни огнестрельного оружия, но его длиннейшие чёрные усы, свешивавшиеся, как две змеи, с губ до половины груди, выдавали в нём если и не солдата, то человека, так или иначе принадлежавшего к военной среде.

Оба казака минуты с две очень внимательно разглядываю! задержанного, но — увы! — ни Васюхнову, ни Зинченко не было известно значение жёлтого цвета в его одежде, и длинные усы не будили в них никаких подозрений... Казаки всё-таки до конца выполнили внушённую им инструкцию.

— Кто таков будешь? — принялся начальническим тоном допрашивать усатого китайца в качестве старшего Зинченко. — Откелева — куда?

Китаец в ответ только кланялся и что-то толковал казакам на совершенно непонятном им грубоватом северном наречии. Из всего бормотанья они только и могли уловить несколько знакомых им слов: «Да-Лянь-Вань», «Ким-Джоу» и «ден-дун-цзе» — и больше ничего.

— Брось его, Зинченко! — крикнул нетерпеливый Васюхнов. — Не видишь разве? Мирной. Там они в Дальнем своему бесу празднуют, так вот он к своим на праздник и пробирается... Ну его... право, брось!

— Кто его знает, какой он: мирной или не мирной? — возразил Зинченко. — Ишь ведь рожа-то! На большой дороге и не попадайся: совсем разбойничья, одни усищи чего стоят...

— Образина действительно разбойничья, согласился Васюхнов, — да только они все на одно лицо... Плюнь... Возиться с ним не стоит.

— К капитану бы его сволочь... Там разберут, как-така ён лишность, подозрительная или нет...

— Сволоки, тебе же напреет... не приказано их ни с того ни с сего хватать... Дружить велено...

Зинченко на мгновение задумался.

— Взглянуть, нет ли ещё кого в фанзе! — нерешительно проговорил он и просунул голову в дверную щель кумирни.

Глаза задержанного блеснули заметною тревогой при этом движении казака, он даже вздрогнул, словно хотел кинуться вслед за Зинченко, но сейчас же сдержался и принял прежнюю подобострастно-жалкую позу.

Зинченко тем временем вернулся из кумирни.

— Ну, что, никого? — спросил Васюхнов.

— Никого-то никого, а вот это я захватил, — отвечал казак и показал товарищу лист с грубо нарисованным чем-то красным изображением дракона, которое окружено было китайскими иероглифами.

— Что же тут! Молитва ихняя — вот и всё! Не трожь! — отозвался Васюхнов.

— Нет, уж это я возьму... свежее. Може, прокламация какая... Твоя? — обратился он к китайцу, поясняя свой вопрос соответствующим жестом.

Тот в ответ стал кланяться изображению дракона, молитвенно поднимая при этом руки.

— Говорит, что молитва! — сказал Васюхнов.

— Так они молитвы свои в трубочки свёртывают, а эта на стену налеплена была... Сюда в моленную много народу заходит... Возьму! Ты уж, молодчик, не обидься: служба!

— А с ним что? Потащим, что ли?

— А вот мы сейчас увидим, каков он. Захватим-ка мы его с собой не силком, а по чести... И впрямь, ведь, приказано с населением вежливехонько обращаться, мирных пальцем не трогать... Ежели он за нами добром пойдёт — упираться не будет да сбежать не попытается, стало быть, мирной: бежать да барахтаться нечего, ежели на уме ничего худого нет, — закончил свою речь Зинченко, — так?

— Ин быть по-твоему! — согласился Васюхнов.

Казаки оказались плохими физиономистами. Ни тот, ни другой и не заметили, какою радостью вспыхнули глаза задержанного, когда Зинченко излагал свой мудрый способ узнать его общественную и политическую благонадёжность.

Очевидно, китаец понимал всё, что они говорили между собой, но старался не дать им возможности уразуметь это и вполне достиг в этом успеха.