В Париже и вне Парижа - [17]

— Вот у нас, например, пресса… Всякий может писать, что хочет.

Любопытно. Просто трудно поверить, например, чтобы все сотрудники печати, не считая нескольких левых газет, были так похожи друг на друга своими взглядами, характерами и настроениями, что всем им одновременно хочется писать об одном и совсем, совсем не хочется писать о другом. Трудно поверить, чтобы все они и в самом деле считали совершенно неинтересным Всемирный конгресс сторонников мира в Париже, приезд сотен людей с именами ученых, поэтов, артистов, общественных деятелей, и одновременно — все до единого-пришли в восторг по поводу «гражданина мира» Гарри Дэвиса или нелепой комедии «контрконгресса», на котором, кроме нескольких экзистенсионалистских снобов и своры леон-блюмовских лакеев, никого не было. Любопытно, что ни один из этих же сотрудников печати не заинтересовался таким явлением, как тяжелое экономическое положение Франции, как нищета деревни, как ужасающие условия, в которые поставлены рабочие… Ни один не заинтересовался!

Было бы наивностью верить, что так оно и есть. Попросту эти журналисты принуждены писать то, что им приказывают, и не смеют писать о том, о чем им писать не разрешают.

Нам рассказывали много подробностей о таком ярком проявлении «свободы печати», каким был процесс, затеянный против «Леттр франсез» по поводу статьи о Кравченко. Тут уж явно определились рамки этой «свободы», притом рамки не только свои, отечественные, но и иностранные.

Журналист написал все, что он считал правдой и что было правдой. Газета напечатала. Но эта правда оказалась невыгодной, притом невыгодной не только для французского правительства, но и для его заокеанских хозяев. Процесс, затеянный в Париже, отчетливо доказал, что журналист, разоблачавший Кравченко и тех, кто стоял за ним, был прав. Все обвинения, выдвинутые против подлого изменника и клеветника, нашли в ходе судебного разбирательства стопроцентное подтверждение. В судебном зале истина восторжествовала, стала совершенно очевидной для всех.

И вот выносится приговор. Приговор, являющийся таким невероятным противоречием тому, что было установлено на процессе, что даже присутствующим, которые могли ожидать всего, он показался бессмысленным бредом.

Этот процесс ясно показал, что во Франции можно писать и чего писать нельзя. Нельзя писать правду, если она невыгодна для правящих классов или их американских инструкторов. Зато можно писать любые омерзительнейшие измышления, распространять всяческую клевету, если она выгодна и нужна тем же самым людям, подчинившим себе печать.

Мы слышали об одном авторе, который принес в издательство книгу. Книга понравилась, но автору поставили условием, чтобы он вставил хоть несколько абзацев, направленных против Советского Союза. Автор отказался и пошел в Другое издательство. Там ему предъявили то же самое требование. Он вторично пе согласился издавать свою книгу такой ценой.

В итоге автор в течение двух лет не находил издателя. Он остался без заработка, без средств. В конце концов, он пошел на предложенную ему сделку. Книга вышла. Не знаю, как теперь чувствует себя «свободная совесть» автора.

«Свобода печати» регулируется не только провокационными процессами, но и распределением бумаги, ценами на бумагу, препятствиями в распространении. В воскресное утро мы видели продавцов «Юманите» в предместьях Парижа — это члены партии, люди разных профессий, иногда очень известные люди, которые в свой день отдыха помогают распространять партийный орган, часами бродя по улицам с пачками газет в руках. Таким образом прогрессивная печать борется за обеспечение доступа к читателю.

— А так называемая свобода убеждений?

Мы имели возможность любоваться и ею во время пребывания в Париже. «Свобода убеждений» — в виде кампании, предпринятой против профессора Жолио-Кюри. В виде отвратительных инсинуаций, которые газеты осмеливались печатать со этом крупнейшем ученом, являющемся гордостью не только Франции, но и всего человечества. Инсинуаций, которые явно отвечают заокеанским стремлениям отстранить Жолио-Кюри, как человека, от исследований в области атомной энергии, Ибо он не скрывает того, что хочет видеть в атомной энергии источник жизни и блага для человечества, а не орудие смерти и разрушения.

Но, может быть, кому-нибудь придет на ум утверждать, что именно в этом и проявляется свобода печати: дескать, те, кто считает неправильными действия даже такого крупного человека, как Жолио-Кюри, имеют возможность высказаться об этом на страницах газет?

Вздор! Кравченко неприкосновенен, а Жолио-Кюри может чернить и шельмовать кто угодно. Кравченко имеет полную возможность выражать свои «убеждения», а Жолио-Кюри ее не имеет.

Вы можете здесь действовать, работать, свободно пропагандировать свои идеи и взгляды, но только тогда, когда вы говорите, что Советский Союз «мечтает о войне и агрессии», что империалисты — это ангелы мира, что «план Маршалла» — это благодеяние для Европы и т. д. и т. п. Но горе вам, если вы убеждены в обратном, тогда вы имеете полную возможность высказывать свои взгляды топотом, в четырех стенах вашей комнаты (и то без всякой уверенности в безнаказанности своего поведения!). Во всех других случаях вы сразу обнаружите на своем теле болезненные синяки от столкновения с железными рамками, ограничивающими здешнюю «свободу».