В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [34]

Самому академику все-таки посчастливилось увидеть сына членом-корреспондентом Академии наук. После его смерти, однако, Сергей Павлович сильно переменился. Он уединенно жил теперь в отдельном коттедже вдвоем с матерью, женат не был, женщин избегал. Многие находили его поведение странным. Запасшись набором химических реактивов и простейшей лабораторной посудой, он все вечера при запертых дверях, наподобие какого-нибудь алхимика, ставил нехитрые школьные опыты. Все прочее его мало интересовало. Он уже достаточно хорошо изучил себя. Регуляция собственного тепловыделения, повышенная способность с помощью зон Захарьина — Геда воспринимать любые внешние раздражения, манипуляции собственными полями, а также чтение мыслей, гипноз — все это было пройденным этапом. Ему ничего не стоило, например, узнать, даже не выходя из дома, что думал о нем любой из институтских сотрудников, однако такое знание, увы, не приносило радости. Он пробовал силой мысли передвигать неодушевленные предметы, подумывал об опытах по перевоплощению разных животных с одновременным перемещением их в пространстве на любое, доступное воображению, расстояние и предвидел трудности. И опасался огласки. И все больше замыкался в себе.

Случай открыл перед Сергеем Павловичем новые возможности, утолив на какое-то время неодолимую потребность в реализации его чудодейственных сил. Сопровождая как-то делегацию иностранцев по Машинному залу, Сергей Павлович обратил внимание на фразу, только что отпечатанную с красной строки записывающим устройством «Латино сине флектионе». Она в точности соответствовала некоему постороннему соображению, сию секунду промелькнувшему у него в мозгу. Что это было: телепатическое чтение машинной программы или, напротив, беспрецедентная способность произвольно менять ее? Скипетров-младший нарочно несколько отстал от гостей, сосредоточился и послал мощный направленный импульс. Потом, как бы невзначай, снова подошел к машине, взглянул на выползающий текст и с детским почти удовольствием прочитал: «Если будешь слушаться, я сделаю из тебя человека». Теперь сомнений не оставалось: машина подчинялась Сергею Павловичу на расстоянии.

Программа посещения зарубежными специалистами Машинного зала неизменно включала полуделовую шутку, придуманную в свое время Андреем Аркадьевичем Суммом и утвержденную в установленном порядке заместителем директора по научной работе товарищем Крупновым В. В. На глазах у посетителей компьютер демонстрировал свою способность одновременно переводить на английский, немецкий и французский языки отрывок из поэмы «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границей, дан л’этранже»:

Утро ясно, иль фе бо,

Дня светило, ле фламбо,

Солнце по небу гуляет

И роскошно освещает

Эн швейцарский пеизаж, —

То есть фермы, дэ виллаж.

Вместе с ксерокопиями текста мятлевского оригинала переводы этих стихов дарились иностранцам на отдельных листах с красочной эмблемой Института химии в правом верхнем углу. Добрая шутка позволяла не только развлечь гостей, но и не допустить утечки информации, касающейся теории и практики дискретного перевода, а также характера тематики, которой занимался институт.

Вряд ли Андрей Аркадьевич был совсем уж оригинален в своей выдумке. Побывавшие за рубежом специалисты привозили оттуда примерно такие же афишки, отличающиеся от лунинских, может, только лучшим качеством бумаги и оформления. Среди множества хранимых в отделе информации листков-сувениров, реклам и буклетов некоторые также содержали стихи. Например, такие:

Я вам скажу, как строгий ментор,

Снимая с лампы абажюр:

Вы — идеальный квинтэссентор,

И элегантен ваш ажюр.

Далее следовало нечто вроде свободного перевода этих строк на французский и, не менее свободного — обратного, на русский. Получалось довольно неожиданно:

С запасом фраков и жилетов,

Шляп, вееров, плащей, корсетов,

Цветных платков, чулков à jour,

С ужасной книжкою Гизота,

С тетрадью злых карикатур…

С bon-mots парижского двора,

С мотивами Россини, Пэра

Et cetera, et cetera.

В качестве резюме фирма или торговая организация предлагала потенциальному клиенту свои многочисленные услуги. Компьютерную технику и разнообразные услуги, с нею связанные, сбывали на мировом рынке под поэтическим соусом.

Посмеявшись приличия ради вместе со смешливыми иностранцами и вежливо распрощавшись с ними, Сергей Павлович отправился домой, накрепко замкнул дверь кабинета, опустился в любимое отцовское кресло, прикрыл глаза, расслабился, сосредоточился и трижды, с пятиминутными паузами, медленно продиктовал уже известную фразу. После этого он, преодолевая изнурительную усталость, поспешил в Машинный зал, надеясь попасть туда прежде, чем очередной рулон с текстом поступит на редакторскую обработку. Под первым же благовидным предлогом Сергей Павлович осмотрел все записывающие устройства и наконец обнаружил то, что искал. Продиктованная им фраза снова была отпечатана — на этот раз трижды с красной строки и через равные интервалы, заполненные каким-то химическим текстом.

Обретя неограниченную власть над машиной, Сергей Павлович получил возможность ставить свои опыты, не опасаясь более разоблачений. Чтобы вполне самоопределиться и понять, к какому все-таки виду магии они примыкают, Сергей Павлович извлек из отцовского книжного шкафа реликтовый фолиант в старинном кожаном переплете, где на немецком языке описывалась жизнь и деятельность рационалиста Абеляра, преподавателя Парижского университета. Книга эта, купленная за бесценок Пал Палычем в лихие годы, когда даже великие произведения искусства можно было приобрести на обычную профессорскую зарплату, повествовала о покаянии злосчастного мага в своих грехах после того, как его внуки, неосторожно завладев колдовскими книгами, были растерзаны дьяволом. И хотя у Сергея Павловича не было внуков и с дьяволом, в отличие от Абеляра, он трудового соглашения не заключал, да и не так уж хорошо разбирал старонемецкий текст, ему тем не менее сделалось страшно, и несколько дней после этого он не производил никаких парапсихологических опытов, ограничиваясь одними химическими.