В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [32]

Насколько могу судить из последнего письма, у тебя постепенно складывается самостоятельный взгляд на вещи. Это, безусловно, сделает твою молодость более мучительной, зрелость — осмысленной, а старость — безмятежной. Знай же, что ограничивать себя в удовольствиях не более важно, чем предаваться им. Найди свою меру и помни: неумеренность в молодости оплачивается потом вынужденной воздержанностью, порой весьма унизительной. Но и того остерегайся, чтобы остаться у молодости в долгу. Рано или поздно все равно придется платить.

Сейчас ты занят созданием эскиза будущего. Замысел можно погубить, но и усовершенствовать. Все зависит от безошибочности чутья и самодисциплины. Зрение молодости — глаза, зрение старости — память.

Не ходи к людям с пустыми руками. Спеши давать, не спеши брать. С тяжелой ношей трудно идти вперед. Чем овладеешь, скоро приестся, чем пренебрежешь теперь, окажется единственной ценностью, о которой будешь вспоминать со слезами благодарности.

Еще одно замечание. Пусть оно лучше обидит тебя, чем оставит равнодушным. Я о твоей небрежной манере излагать свои мысли, не заботясь о том, чтобы довести каждую до конца. Язык мысли должен быть по возможности ясен и прост. Не годится засорять его недолговечными словами. Если же новые мысли потребуют новой почвы, выбирай ее обдуманно, берегись пустой игры слов, нередко пытающейся скрыться под личиной оригинальности.

И еще: опасайся собственного невежества. Судить о чем-либо с такой уверенностью, с какой судишь ты, можно лишь имея на то безусловное моральное право. Твои знания о предмете должны, по крайней мере, не уступать знаниям твоих оппонентов. Смешно, и только, когда кочка критикует гору.

Должен признаться, что к некоторым оборотам твоей речи я начал уже привыкать. До чего восприимчива наша душа и гибок разум! То чуждое, непонятное и потому зачастую неприятное, на что наталкиваешься впервые, очень скоро может сделаться понятным и вполне приемлемым.

Сейчас я думаю о том, что всякий возраст имеет свои горизонты. Ты наверняка знаешь нечто такое, о чем я давно забыл или никогда не знал. Но и ты допусти, что мое понимание отдельных вещей может достигать такого уровня, о существовании которого ты даже не помышляешь. В чем-то, прошу тебя, просто доверься мне. Ведь способность верить — одна из замечательнейших способностей человека.

Любое время во всеуслышанье или тайком пытается внести исправления в смету, составленную предшественниками. То, что еще вчера ценилось на вес золота, сегодня выбрасывается на рынок истории по стоимости металлолома. Поэтому, производя оценку, сверяйся не с пожелтевшими ведомостями, которые кому-то было лень или недосуг обновить, и не со свежими счетами, подписанными сильными мира сего, а с собственными естественными запросами и потребностями. Чего не хватает тебе, то и считай ценным. Свежего воздуха? Хороших книг? Времени? Ума? Веры? Ничего не жалей для того, чтобы заполучить их.

Крепко жму руку».

2. ДАР

Когда у Пал Палыча Скипетрова родился сын Сережа, Институт химии представлял собой довольно скромное учреждение, возникшее на месте небольшого населенного пункта Лунино, который, постепенно разрастаясь, стал крупным научно-исследовательским центром. Речка Белая Вода, охватывающая его обширной петлей с юга, из источника питья со временем превратилась в приемник производственных стоков и, не утратив своей живописности, оказалась совершенно непригодной даже для купания лошадей, каковые, кстати сказать, тоже постепенно исчезли. С севера к Лунину вплотную подступали леса. Одна-единственная проселочная дорога, связывавшая когда-то княжеский дворец, церковь и близлежащую деревеньку с большим миром, как бы расщепилась, распахнулась веером в разные стороны, и теперь асфальтовые шоссе соединяли Лунино с Лютамшорами и Королизой, Атлеткой и Близким — населенными пунктами, где располагались всевозможные родственные предприятия и учреждения. Дворец стал областным музеем, а в одном из его вспомогательных помещений разместился Шестой административный корпус Института химии. Вместе со строительством новых лабораторных зданий, жилых домов городского типа и коттеджей для квалифицированных специалистов строилась, достраивалась, перестраивалась, разветвлялась и научная тематика института. Люди, словно дома, росли на глазах, и ко времени, когда Скипетров-младший стал живым, сообразительным мальчиком, защитить диссертацию в Институте химии стало уже не таким простым делом, как в те незабываемые годы, когда его юная мать зачала будущего члена-корреспондента.

Жизнь на свежем привольном воздухе способствовала быстрому физическому формированию ребенка, чем-то напоминавшему стремительный научный рост его отца. Летом он пропадал с друзьями в близлежащих лесах, увлекался рыбной ловлей, а зимой, особенно в оттепель, после обильного снегопада, развлекался тем, что вместе со своим приятелем, тоже профессорским сынком, лепил большой снежный ком и вкатывал его на горку неподалеку от стеклодувной мастерской, обслуживавшей тогда весь институт. Затаившись, мальчики ждали. Но вот кто-нибудь в телогрейке, накинутой поверх белого халата, появлялся на дорожке со стеклянным прибором в руках. Ребята подталкивали ком к краю обрыва, он катился вниз и сбивал идущего с ног. Прибор, конечно, ломался, и это вызывало у подрастающих оболтусов бурный восторг, усиливаемый чувством страха перед возмездием.