В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [222]

Почему?

Играющий пошляка учитель сопроводил чтение таким двусмысленно-волнообразным движением рук, что класс буквально захлебнулся от хохота.

А ты, должно быть, покраснел до ушей, представив, что это не Анатолий Николаевич, а сам ты мысленно оглаживаешь крутые бедра Голубой Ведьмы?

Второй, по мнению абсолютного большинства, был человеком положительным.

Наверно, в том смысле, что вполне отвечал ханжески-лицемерному стандарту тех лет? Ведь с образом «положительного героя» связывалось обычно нечто абстрактное, расплывчатое, а порой и просто фальшивое. Некоторые построили свои сочинения на оценке их профессионального мастерства: один «умеет» читать стихи — другой не умеет.

Ну а тут, очевидно, дало себя знать полное отсутствие эстетического воспитания. У меня-то его тоже не было.

И все-таки, не мудрствуя лукаво, ты написал, что оба чтеца — дерьмо, потому что первый превращает поэзию в сортир, а второй строит из себя святошу: мол, и в уборную-то он не ходит, а только — под сень струй. Главным твоим тезисом, насколько помнится, было то, что в отдельное существование двух этих людей ты не поверил ни на минуту. Тот и другой были не чем иным, как самим Анатолием Николаевичем Гиббоном, продемонстрировавшим классу два своих потайных «я», которым в повседневной жизни он, возможно, и не давал ходу, но о существовании которых, как это следует из сегодняшнего урока, наверняка знал.

Разумеется, слова «дерьмо» и «сортир» ты заменил более для школьного сочинения подходящими, однако суть от этого не менялась, и поначалу, сдается мне, Анатолий Николаевич просто обалдел или, другими словами, растерялся. Твой довольно рискованный для девятиклассника вывод застал его, конечно, врасплох. Пожалуй, он даже уже жалел, что обратился к ученикам 9-го «А» класса с призывом быть предельно искренними в своих психоаналитических выводах. Легко можно себе представить его оскаленный желтозубый рот, который он так и не закрыл, пока не прочитал до конца твою самостоятельную работу. Но столь же мужественно, как и честно, он не только поставил тебе заслуженную пятерку как стихийному продолжателю научных исканий знаменитого австрийского психолога, не ведомого, естественно, никому из вас, хотя его исследования и потрясли мир еще во времена ваших прародителей, но и не побоялся прочитать твое сочинение вслух всему классу как образцовое.

Пожалуй, именно после этого урока — если только ты чего-то не путаешь и не перескакиваешь опять до срока в десятый класс — Анатолий Николаевич как бы перестал скрывать одно из своих потайных «я». И ежели теперь, к примеру, какая-нибудь полногрудая ученица кокетливо канючила: «Анатолий Николаевич, ну спросите меня, вы же обещали», — он растягивал свои губы в знаменитое подобие обезьяньей улыбки и невозмутимо замечал на это: «Я никогда ничего не обещаю девушкам», — после чего моментально стирал улыбку с лица, будто там ее отродясь не бывало. И чем меньше Гиббон что-либо «обещал девушкам», тем больше они его любили, тем сильнее охватывал их жар соблазна в полном соответствии с известной формулой «чем меньше женщину мы любим»… Но эта формула, сентенция или, если угодно, цитата относилась уже к ведомству учительницы литературы Лидии Александровны, уроки которой, к сожалению, не оставили в твоей душе никакого следа. Эту азбучную истину поэтому ты никак не отразил в самостоятельной работе на тему «Два чтеца» и, что гораздо хуже, не руководствовался ею в практической жизни — в своих отношениях с Индирой Великолепной уж во всяком случае.

Абстрактный, как тогда его называли, гуманизм Анатолия Николаевича Гиббона, лично ему, скорее всего, идущий даже во вред, имел для тебя своим приятным следствием пятерку в четверти по психологии. И хотя этот замечательный предмет почему-то вскоре тихо прикрыли или сам он сошел на нет, для Мальчика С Тройной Фамилией те несколько импровизированных уроков наверняка оказались решающими, раз он пожелал в конце концов стать доктором психологических, психиатрических или не знаю каких еще там наук…

Ладно, поехали дальше. Декабрь на исходе. Вроде бы сюрпризов с полугодовыми оценками у тебя, Телелюев, не ожидается. Молодец, подтянул математику, физику, физкультуру. Дружба с Индировой явно тебе на пользу. Почти отличником стал, а ведь еще недавно считался троечником. Никаких репетиторов, никаких дополнительных занятий.

Все-таки дополнительные занятия были. По русскому и литературе.

Ах, вот ты о чем. Да, все минувшее лето ты с Бабушкой писал диктанты, благо она была уже на пенсии. Имеется в виду лето, когда ты так и не выбрался больше в гости к Индире, то есть не преодолел расстояние, отделяющее пункт В от пункта Е, поскольку не смог без остатка извлечь корень квадратный из числа, которое, признаться, уже невозможно вспомнить. Правда, героических усилий в этом направлении, насколько известно, ты не прилагал и ни от чего такого, более интересного, чем бабушкины диктанты, не отказывался во имя грядущих школьных достижений. Просто ничего более интересного в то лето для тебя и не существовало. И какие же замечательные тексты она выбирала! Пушкин, Гоголь, Толстой. Такие тексты, что просто с ума сойти. Даже отдаленно они не напоминали ту нуднятину, которую преподавала вам Лидия Александровна, хотя, скорее всего, это были те же тексты, что вы проходили в школе.