В осажденном городе - [11]

Владимир Петрович представился, как полагалось военному человеку, и, получив разрешение, сел, снял фуражку и положил перед собою на стол, расстегнул кожаную тужурку. Председателя губчека Кирпичников хорошо знал: не раз встречался с ним в кабинете Кураева в дни белочешского мятежа.

— В ночь с четвертого на пятое из Пайгармы возвратились трое бойцов. Один из них был ранен в руку, — начал Кирпичников. — Бойцы рассказали, что Путилова и красноармеец Эльменькин схвачены белогвардейцами, а им удалось уйти. Я отругал их, обозвал трусами. Но бойцы уверяли, что там собралось много «всякой сволочи», и они были бессильны что-либо сделать. Мне доложили об этом часа в три. Я поднял отряд по тревоге. В Пайгарму мы прискакали уже на рассвете, солнце еще не взошло, но было почти светло. Издали я заметил толпу возле женского монастыря. Когда мы приблизились метров на двести, из толпы раздались выстрелы. Мне даже пробили тужурку и бумажник. — Кирпичников показал заштопанную мужскими руками дыру на тужурке, достал из кармана пухлый кожаный бумажник.

— Что у вас там? — спросил Аустрин, подумав: «Всю канцелярию, что ли, возит в бумажнике».

— Личные документы и записные книжки. На досуге записываю, может быть, пригодится. В бумагах пуля и заблудилась…

— Хорошо, продолжайте.

— Завязался настоящий бой. Беляков было больше, чем нас, но действовали они несогласованно. Примерно через полчаса их ряды стали редеть. Несколько человек было убито, остальные разбежались. Когда мы ворвались в монастырь, там были одни монашки. Они закрылись в своих кельях. Внизу под лестницей лежал боец Эльменькин без сознания. В темном коридоре нашли изуродованное тело товарища Путиловой… Я встретился с активистами села, они назвали мне кулаков и белогвардейцев, участвовавших в нападении на отряд Путиловой. Восемь человек нам удалось задержать…

— Где они?

— Мы расстреляли их.

— Зря, — строго заметил Аустрин. — Я понимаю, война, но с беззаконием надо кончать.

— Кровь за кровь — вот и весь закон, — сказал Владимир Петрович со злостью. На его лице выступили красные пятна. Рудольф Иванович не осуждал Кирпичникова, объяснял его действия боевыми условиями и юношеской горячностью.

Аустрин и Земсков переночевали в отряде Кирпичникова. Утром, позавтракав на скорую руку в солдатской столовой, отправились в больницу. Заведовал больницей пожилой фельдшер, низкорослый с оттопыренными прокуренными усами. Он предупредил, что больной слаб, и разрешил беседовать с ним не больше пятнадцати минут.

Бойца Эльменькина так запеленали бинтами, что виднелись лишь темные точки глаз.

— Я Аустрин, председатель губчека. Можете ли вы ответить на мои вопросы?

— Мо-огу, — с расстановкой послышалось из-под бинтов.

— Не торопясь, расскажите, как вы приехали в Пайгарму и что там случилось.

— В Пайгарму мы приехали вечером. Помню, стадо гнали с пастьбы. Товарищ Путилова и мы, четверо бойцов, — все были верхами. Остановились возле женского монастыря. Прасковья Ивановна позвала меня с собой, а остальным велела находиться у подъезда, никого не впускать в монастырь и не выпускать оттуда. Ну вот, зашли в монастырь, товарищ Путилова вызвала игуменью и попросила провести нас по монастырю. Игуменья отказалась. Говорит: «Я не могу позволить, чтобы безбожники-большевики своим присутствием осквернили святую обитель». Товарищ Путилова пригрозила ей револьвером. Согласилась игуменья. Пошли втроем. В одном коридоре было сильно накурено. «Это что же, ваши монашки табачком балуются?» — спросила товарищ Путилова. Игуменья побледнела.

И тут сзади напали какие-то мужчины, должно белогвардейцы. Товарищ Путилова свалилась от удара по затылку, а я выхватил револьвер, но выстрелить не успел: меня тоже сшибли с ног, отобрали оружие…

Боец закрыл глаза и замолчал.

— Что потом, дальше? — нетерпеливо спросил Аустрин.

— Когда я упал, меня били по голове и по ребрам. Сапогами пинали. Потом, должно, решили, что я помер, оттащили за ноги и бросили под лестницу. Сколько я лежал без сознания, не помню. Придя в себя, увидел, как в передней, в трех метрах от меня, мучают Прасковью Ивановну. Озверевшие монашки ухватили ее за ноги и тянули в разные стороны, должно, хотели разодрать на части мертвое тело. Я пытался подняться, но не мог. Кричал, хотел остановить их. А может, мне казалось, что я кричу… Почему они меня не добили? Потом я опять потерял сознание. Когда очнулся, увидел товарища Кирпичникова…

Эльменькин замолчал, под нижними веками выступили капельки пота. Фельдшер снял полотенце со спинки стула и осторожно вытер пот.

Рудольф Иванович пожелал Эльменькину скорого возвращения в строй, поблагодарил фельдшера за заботу о бойце.

Красноармейцы, выезжавшие в Пайгарму вместе с Путиловой, дополнили рассказ своего товарища.

После того как Путилова и Эльменькин зашли в монастырь, прошло часа полтора. В сумерках бойцы увидели, как десятка два вооруженных людей полукольцом охватывают здание монастыря. Заметив красноармейцев, они открыли огонь. Один боец был ранен в левую руку. Понимая, что натиск кулацко-белогвардейской банды не сдержать, красноармейцы вскочили на коней. Наступившая темень помогла отойти без потерь.