В опале честный иудей - [38]

Возвращаюсь к его шестидесятилетию. Все-таки в тот год, в тот день не дано было мне постичь глубину его переживаний, волнений души. Он ли помешал, заслонившись внешней беспечностью, я ли сплоховала - не сумела разглядеть внутренней бури, - не знаю. Может быть, он сам поможет мне и вам понять, что творилось с ним тогда, что прятал он (мне интуиция подсказывала) под маской самообладания. Он, я уже говорила, никогда не лгал в стихах, как в исповедальне. Без насилия над собой. До конца искренне.

В ожидании шестидесятилетия:

Живу.

Дышу шестидесятым маем.

То тяжко мне, а то легко в груди.

Я знаю, но никак не понимаю, что молодость осталась позади.

Когда?

На перекрестке, повороте - никак не вспомню, где расстался с ней. Наверно, в час ночной

незримый кто-то в телеге жизни подменил коней.

И вместо норовистых, жарких, резвых, полушальных,

встающих на дыбы, телегу катит пара очень трезвых... Куда? Вперед, по колее судьбы.

Вперед не к лету,

в край - осенний хмурый, где небо ниже, листья все рыжей...

Ползут колеса. Не мелькают спицы... За метром метры - роковой маршрут. Нет, в пустоте я не ищу опоры, но не хочу ползти до той поры.

Я поверну коней. Пусть тянут в гору.

А там - во весь опор пущу с горы!

...Пускай несутся кони, словно черти, быть может, не доеду - разобьюсь...

Я не боюсь

ни скоростей, ни смерти. Я старости плетущейся боюсь.

Или вот такие строки:

.. .К закату лето. Скоро грянет осень.

А я молчу, как будто занемог, как будто душу запер на замок и навсегда стихи писать забросил...

Это тоже перед шестидесятилетием:

Как хорошо идти тропою прямой и твердой, как гранит.

Как просто, смешанным с толпою, шагать, куда вожак велит, сидеть в ненастье под навесом, пережидать буран в дому, болтать цитатами из прессы и не перечить никому...

Себе не созидаю рая, а там - хоть не расти трава.

Я не желаю попугаем чужие повторять слова.

Давно пошел шестой десяток, и поуняться бы мне честь.

Но весь, от головы до пяток, каким я был, таков и есть...

Он посчитал свое шестидесятилетие августом жизни:

Покуда упруг еще парус и руль подчинен молодцу.

А все-таки августом август, и лето подходит к концу.

Еще леденящие ветры его не согнули в дугу...

И зеленью кованой ветви звенят на могучем дубу...

Но видишь, незваная проседь морозцем виски порошит.

Но слышишь, как рыжая осень извечной дорогой спешит?

Мечтается так, как мечталось,

Пчела собирает пыльцу.

А все-таки августом август, и лето подходит к концу.

И как продолжение предыдущих мыслей - самопоздравление с шестидесятилетием:

Еще листвою шелестят зеленые сады.

Мне нынче ровно шестьдесят, но в этом нет беды.

Не старческой тоской объят - душой и мыслью свеж.

Мне - шестьдесят.

И значит, взят еще один рубеж.

В любом случае, это - монолог сильного человека. А учитывая его положение изгоя в стране коммунистической диктатуры - сильного трижды. Такая вот новоявленная «Золушка» в компартийном исполнении, с иезуитским рисунком. В дополнение к антисемитскому.

Самопоздравление следующего года он закончил словами:

Но верю, все-таки сумею еще одну взять высоту.

Что жизнь без взятия вершин?!

Всего-то шестьдесят один!

Затрудняюсь точно сказать, в чем и где черпал поэт Ал. Соболев силы, чтобы через год заявить:

,,.И сегодня, в день рожденья, нет покоя и в помине -в неослабном напряженье, все в движенье, все в движенье к дальней солнечной вершине.

Запись в его рабочей тетради: «Поэт должен стремиться к вершине, солнечной, поэтической. Реваз Магрсани».

Сам собой возникает вывод: «Бухенвальдский набат» Ал. Соболев своей поэтической вершиной не считал, значит, чувствовал в себе скрытые возможности для покорения новых творческих вершин, не менее заметных и значительных. А по творческим вершинам принято, как известно, судить о степени одаренности автора. Правда, в так называемое советское время это правило Ал. Соболева не касалось. Сам он выразил свое назначение в поэзии строчками, сочиненными также ко дню рождения:

...Спешу внести свою живую лепту в сокровищницу правды и добра...

Да будь моя мятежная строка оружьем благородному солдату, который нынче, завтра, напролом пойдет на схватку с тыщеглавым Злом.

Увы, он победит врага нескоро.

Так будь в бою тверда его рука,

Так будь ему оружьем и опорой на поле брани

и моя строка.

Как и у любого, живущего на Земле, признается поэт, у него:

...бывают и вьюги, и зыби, и качка, есть хвори и горе, беда и забота... -

земные состояния человека. Худо ограничить ими свой мир, и поэт продолжает:

...но я - на просторе, со мною - природа, она меня быть человеком венчала, и с нею мне быть без конца и начала...

Как понимать — «без конца и начала»?

Нет, я навеки не исчезну, смерть надо мною не вольна...

Я утверждаю это с верой, не потому, что я велик.

Еще до мезозойской эры звучал в природе мой язык в громах небесных и прибоях, в набегах бури и в тиши.

Земля и небо голубое - родители моей души...

И если, не дай Бог, взорвется родная матушка-Земля и в тот трагичный миг под солнцем не оборвется жизнь моя: не человеком и не птицей в пространстве путь продолжу свой - летящей крохотной частицей, неистребимой и живой.

Продолжу рассказы о днях рождения поэта, отмечаемых им стихами-раздумьями. И то, что скажу сейчас, вероятно, вызовет недоверчивую улыбку: мне временами казалось, что любовь поэта и вечной природы, если об этом дозволено говорить языком человеческим, взаимна.