В омуте - [2]

Мы тоже собрались уходить и платили по счету, когда снова явился распорядитель, хмурый и сердитый.

— Дама эта опять васъ просить — въ кабинетъ къ нимъ зайти.

— Тебѣ нынче везетъ, какъ Неверу въ «Гугенотахъ», — шутили пріятели, прощаясь со мной. — Жаль только, что Валентина твоя, вѣроятно, лыка не вяжетъ.

Я вошелъ въ «бабій кабинетъ», какъ успѣлъ уже прозвать его кто-то изъ нашей компаніи. Анна Евграфовна сидѣла у залитаго виномъ стола. Кромѣ нея въ комнатѣ было еще двѣ дамы. Но одна спала, лежа на диванѣ спиною къ свѣту, а другая, хоть и сидѣла за столомъ, но въ такомъ безнадежно-пьяномъ отупѣніи и съ такимъ искаженнымъ отъ вина лицомъ, что, право, сомнѣваюсь, узнаю-ли я ее, если встрѣчу когда-нибудь трезвую. Стоило взглянуть на нее, чтобы опредѣлить не только, что она напилась, но и — чѣмъ напилась: это одутловатое сизое лицо, на которомъ переливались всѣ тона отъ ярко-краснаго до сѣраго цвѣта, было живою бутылкою съ коньякомъ.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала Анна Евграфовна. Судя по не особенно складной рѣчи, по черезчуръ блестящимъ глазамъ и не въ мѣру румяному лицу, она тоже приняла не малое количество винныхъ капель, но бодрилась.

— Вы простите… у меня къ вамъ просьба. Тутъ… негодяйка одна поссорилась съ нами и убѣжала, не заплативъ своей доли, а она изъ насъ самая богатая. Ну… и у меня не хватаетъ доплатить по счету… Можете вы меня выручить? А то я браслетъ оставлю въ залогъ.

Я приказалъ записать счетъ Анны Евграфовны на себя. Она поблагодарила и собралась-было уйти изъ ресторана, но ея подруги были «въ состояніи недвижимаго имущества».

— Ну, что я съ ними буду дѣлать? — отчаялась Анна Евграфовна, — онѣ на моемъ попеченіи… я должна ихъ отвезти домой… Эта вотъ — барышня… у нея мачиха — такая prude… У этой мужъ — звѣрь… если она одна, безъ меня домой явится такая, онъ ее убьетъ, какъ собаку… А я бы какъ-нибудь ее выручила, наврала бы что-нибудь такое: болѣзнь или обморокъ; опьяненіе отъ эѳира или о-де-колона… Мало-ли у насъ вывертовъ? Тѣмъ живемъ!

Я, признаться, былъ безчувственности подругъ отчасти радъ. Меня грызло любопытство. Хотѣлось разобраться: что это за компанія предо мной? Во что швырнулъ меня счастливый или несчастный — какъ хотите, такъ и судите — случай?

— Остается одно, — предложилъ я, — сидѣть и ждать, пока онѣ немножко проспятся. А чтобы не скучно было въ ожиданіи, не заняться ли намъ маленькимъ крюшономъ?

Анна Евргафовна окинула меня пытливымъ взглядомъ.

— Послушайте, — смущенно возразила она, — вы… надѣюсь, хоть и видите меня въ странной обстановкѣ, - все-таки не думаете…

Я поспѣшилъ ее увѣрить, что «все таки не думаю», и мы усѣлись къ столу, въ самой дружеской бесѣдѣ.

— Вы, однако, добрый малый и хорошій товарищъ! — говорила Анна Евграфовна, между тѣмъ, какъ я смотрѣлъ на нее и изумлялся: совсѣмъ не та женщина! Всегда у меня, при видѣ этой большой полной блондинки являлось представленіе о чемъ-то степенномъ, солидномъ, семейномъ. О представительствѣ у домашняго очага за чайнымъ столомъ, у серебрянаго самовара, или въ гостяхъ, рядомъ съ мужемъ, такимъ же солиднымъ, представительнымъ, и уже въ порядочныхъ чинахъ. Представленіе о типичной русской матронѣ, которая дома сидитъ, дѣтей роститъ и шерсть прядетъ. И вдругъ матрона превращается въ опереточную примадонну подъ хмелькомъ. Вакхическій румянецъ, вакхическій огонекъ въ помутившихся глазахъ, вакхическій задоръ нескромной рѣчи — почти до бульварно-закулиснаго жаргона… и при этомъ пьетъ, какъ матросъ. Крюшонъ не выпивался, а таялъ на столѣ, какъ снѣгъ подъ солнцемъ… Метаморфоза, какихъ не найти и у Овидія!

— Да-съ… Вотъ такъ-то! не ожидали меня встрѣтить? Да? А я этакъ часто… Я, знаете, хотѣла, было, васъ тоже втащить въ наше общество, но тутъ еще двѣ вашихъ знакомыхъ были, — онѣ и побоялись — дуры! — что стыдно, что вы разсказывать будете. А я, что вы разсказывать будете, не вѣрю. А что стыдно — чего же стыдно? Самихъ себя не стыдимся, васъ — нечего… Мы часто этакъ компаніей, часто!

Она помолчала.

— Вы меня, конечно, сейчасъ презирать изволите? — начала она со злымъ огонькомъ въ глазахъ, — и вонъ ту? — она ткнула пальцемъ въ сторону спавшей на диванѣ дамы. — И вонъ эту, мою Людмилу, — она кивнула на безнадежно отупѣвшую дѣвицу.

— Ну, вашу Людмилу, мнѣ кажется, не презирать сейчасъ, а оттирать надо. А вотъ, что васъ заставляетъ пускаться въ этакія авантюры, — признаюсь, для меня загадка…

— Что? — скука. То-есть то же самое, что васъ, мужчинъ, гонитъ изъ дома въ эти кабаки. Магнитъ забвенія, подъема нервовъ шампанскимъ и коньякомъ. Вѣдь я васъ не спрашиваю, зачѣмъ вы сюда попали… У васъ, небось, и дѣла-то побольше моего, и развлеченія широкія — не моимъ чета, а все-таки здѣсь. Сидите, ѣдите, пьете и ужъ не Богъ вѣсть какіе умные и веселые разговоры съ вашими друзьями разговариваете… Все это вы прекрасно могли бы продѣлывать и дома, однако, вы идете въ ресторанъ. Тянетъ васъ сюда электричество это, воздухъ ресторана, возможность разнуздаться, сюртукъ снять и языкъ распустить: «ндраву моему не препятствуй» на благородный манеръ, съ приличіями и «интеллигенціей». Тянетъ — терпимость, публичность распущенности. Дома и распустишься, молъ, да все не такъ. При томъ — что за охота? У своего пріѣвшагося и присмотрѣвшагося очага, гдѣ — что новаго ни придумай, — все на старое смахивать будетъ… А вотъ въ чужомъ мѣстѣ — это другое дѣло. Эхъ, господа!.. У васъ вонъ театральные интересы, газетные интересы, общественные… захотите политикой заниматься — политическіе будутъ… А у меня или у нихъ обѣихъ — что? Домъ — и одинъ домъ! скучный, постылый домъ, гдѣ живешь, не какъ человѣкъ, а хуже машины… Мужъ съ десяти часовъ до половины пятаго на службѣ, въ пять часовъ обѣдаемъ, въ шесть онъ ложится спать и спитъ до восьми. Въ это время ни я, ни дѣти, пикнуть въ домѣ не смѣемъ. Иначе — сцена. Тоска, тишь, могила. Встаетъ, пьетъ чай, затѣмъ уходитъ въ клубъ — и возвращается поздно ночью, послѣ второго штрафа. А чортъ его знаетъ еще — можетъ быть и не изъ клуба… за вами, мужчиньемъ, развѣ услѣдишь? Да и слѣдить-то охоты нѣту: сокровище какое! Вѣдь вотъ онъ думаетъ же, что я сейчасъ у Людмилы въ гостяхъ… придетъ-ли ему въ голову, что мы обѣ въ этомъ кабакѣ? Такъ и у меня — на счетъ его… Ну-съ, вернулся, бухнулся на постель, захрапѣлъ. Утромъ газета и кофе, опять служба, та же разъ на всегда заведенная шарманка жизни.