В огонь - [12]
Голос Мутнова, тусклый и монотонный, словно из преисподней, растворился в стуке колёс, теребивших рельсовые стыки.
Выбравшись из ущелий метро, сглотнул стелящийся из-под выхлопных труб смог и заторопился к знакомой платформе. Здесь ещё не установили турникеты, и по утрам выстраивался заслон ревизоров.
«Раньше был народный контроль, а теперь перронный. А ежели пипл поднапрёт и прорвёшься в вагон, докучают контролёры и ковыляешь на остановках от хвостового к головному. Доберёшься до Окружной, ноги натружены, а ещё день по Москве мотаться. Правда, по вечерам безбилетников не так гоняют, в час пик вообще легче проскочить. Успеть бы в Вопню, застать Хорунжего. Домой опоздаю, Милену разбужу, рассердится ещё…»
В электричку зашёл с тягостным чувством: тащиться, на ночь глядя, в ближнее Подмосковье – на фиг надо!
«Надоел этот подвал, духота, болотная гниль… Они все моложе меня – Хорунжий, хвастающийся потенцией и в трёх браках никого не родивший, Мутнов и вся его килогорская родня, прошнурованная хозпартийными связями и прописанная в приватизированных дачах Совмина и Генштаба… Я еще не успеваю выйти на точку, меня шмонают погранцы, а Мутнов уже трезвонит соратникам: “Мы послали туда нашего человека!..” Контакты с соотечественниками нужны этой геополитической банде для плезира, было бы окно на границе. В харьковской таможне лепят накладные на декотаж, гонят фуру из Чопа в Харьков, штампуют инвойсы, а в Бутове контрафакт переоформляют в конфискат, и распихивает по области хорватский парфюм с шанелевскими наклейками… Злобится Мутнов не зря: деньги текут рядом, но мимо, к Хорунжему, на корсчет его цветметлавочки. И сколько бы куратор не пыжился, он лишь подстава у дипломированного деляги, который стрижёт жестяные купоны и Мутнова просчитал. Ну, не терпится человеку повыступать, впечатлить юных патриоток, так и витийствуй перед камерами, раздувай щёки в СМИ, все газетные полосы оплатим, только накладные не тронь!.. Их обоих Нагибалов держит на поводке: первому слава, второму деньги, а себе – власть… Прапор нашей партии! Все друг другом манипулируют, а я – дурак… Альтруист разнесчастный, да тебя Милена скоро из дома выгонит! Забыл, как в тот раз проскочил через Мариуполь? Вернулся еле живой из Таганрога, ободранный, без копейки, а благоверная в коридоре встала и не пускает: “Да в Москве есть тысячи мужчин, которые получают в десятки раз больше, чем ты!” Ну и что, помахала хвостом, искры из глаз, на кухне фыркала. А после ужином накормила, спать уложила и урчала блаженно…»
Он созерцал свое отражение, болтавшееся в занавешенном сумерками стекле. Моторный вагон трясло, народ срывался с мест, теснился в проходах и тлел в прокуренных тамбурах.
«Все рвутся загород, а тебе завтра… на Украину. А, черт, “в” или “на”, так и не перестроился!»
Рядом начинал доставать пьяный рокер, на которого не хотелось смотреть.
«Куртка, заклёпки, осветленная чёлка, серьга в ухе. Мне и двадцать лет назад такой прикид претил. Ладно, не пляши, говорить не о чем. Всё равно скоро выходить».
Электросостав подплывал к платформе Дедо́вская. Пришлось заблаговременно продираться к выходу.
– Нет, я верю только в стального парня из спецназа!.. – послышалось вдогонку под аккомпанемент распаленной пневматики.
Сиганул через сумки с рассадой на неосвещенную платформу, по ветхим, искрошенным ступенькам взобрался на эстакаду и засеменил по переходу, покашиваясь на провисавшие где-то внизу провода с тарелками изоляторов.
«Их бы свистнуть, насадить на штыри, добавить к ударной установке и барабанщик заколотил бы дробь с лезгинкой. Только вот кануло в лету “Привычное дело”. Где теперь забулдыга Бабай? Погиб, наверно, война была, а он на их стороне… – Он взглянул на часы и ускорил шаг. – А вот и наша зелёнка, хвойно-болотная. Не опоздать бы в Срубчатый, а то Хорунжий умчится из посёлка. Небось, матерится, меня дожидаючись, но сидит, лишь бы Нагибалова не рассердить. Полковника все боятся. “Love him, yes we love him…” Влюблены до безумия в этот ужас».
Мобильник в нагрудном кармане рубашки задергался и пропищал, пропустив в электронное чрево эсэмэску. Пришлось вытащить трубку, на ходу разложить, ткнуть пальцем иконку «Сообщения». Выскочили: «Входящие. 3 новых». Нажал ещё и прочитал на дисплее sms-весточки:
…
ГДЕ ТЫ?
…
С КЕМ?
…
ОТЗОВИСЬ, ЛАПА!
…
«Милена бесится. И ответить на попрёки западло, а то расшифруют биллинг через подстанции сотовой связи и засекут наше Лонжюмо. Оргкомитет и так на карандаше. Лучше перестраховаться, иначе Хорунжий накапает на меня Нагибалову. Жаль, не могу забанить твой ник, благоверная, зажала со всех сторон. А что Мутнов, кент лощеный, живет лучше? Хорунжий баял, ездил к куратору на день рождения в Килогорск гудеть на флэту́. А жiнка-стоматолог опилась палилкой и давай лупить муженька-аппарат-технолога сковородой, гости-чоловiки обгоготались… В перестройку с провинциалками было проще. Раздолбай Пучков с незабвенного семинара мечтал напечататься на халяву, и засел писать конъюнктурный роман о пута́нах. Не хватало устремисту натуры, и понесла его нелёгкая к “Интуристу” в импортном костюмчике, да с пустым кошельком: “Почём ходишь, девочка?” “Десять ‘красненьких’, мальчик. Я чистая, обслуживание и класс гарантирую!” Ну, а он сразу: премьеру Литинститута – льготная скидка, и чтоб после пролетарского акта контрольный поцелуй в формате “супер”! И обслужили не-мальчика досконально. Но по головке не погладили. Как увидали бывалые бабы трёшки и рубли советские, завизжали во весь голос и позвали качко́в. Те вставили куда надо, тариф “деревянный” скомкали, в хайло ему засунули, отвезли в общагу, и зашвырнули голого на вахту. Такой вот столичный сервис, с фингалом под глазом. Муру́ пучковскую не опубликовали: истёрлась, видать, либеральная этикетка, и остался мастер-пофигист без маргарит и московской прописки. Годы пролетели, отовсюду балду́ повыкидывали и приютила сестра в Тьмутараканске, сжалилась. Там и догнивает проститут с простатитом, порносайты окучивает, заходит на форумы, поучает молодёжь, вывешивает на стартовую страницу стариковские былички про половую жизнь: мол, СПИД не спит! Гонорар какой-то ему сыплется от производителей контрацептивов, тоже мне, культуртрегер постнулевых. А ещё в день знаний грозился смешать меня с землёй… И кому теперь нужна эта туша? Господи, с какими скотами свела когда-то судьба в Москве, хуже не видал!..»
Валерий Терехин— родился в 1966 году. В 1991 году закончил Литературный институт им. А.Горького. Кандидат филологических наук. Автор монографии о типологии антинигилистического романа (“Против течений”: утаенные русские писатели”. М.: “Прометей”, 1995 г.) Работает в информационном агентстве “Славянский мир”, заместитель директора по информационно-техническому обеспечению. С прозой публикуется впервые.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.