В огонь и в воду - [39]

— Да, я вижу, сказалъ Гуто, озираясь кругомъ, ты въ самомъ дѣлѣ собираешься уѣхать.

— Да; я ѣду въ Парижъ съ матерью одного молодаго господина, которая очень ко мнѣ привязалась.

— Точно-ли мать, а не сынъ?

— Мать, мать… Сынъ — совсѣмъ иначе.

— Онъ тебя любитъ?

— Немножко.

— Можетъ быть, и много?

— Нѣтъ — страстно!

— И ты мнѣ говоришь это?

— Лгать тебѣ я не хочу.

— И ты ѣдешь?

— Парижъ такъ и манитъ меня. У меня просто голова кружится, когда я объ немъ подумаю… Такой большой городъ… и Сен-Жерменъ близко, а не много дальше — Фонтенебло, т. е. дворъ!

— Значитъ, и отъѣздъ скоро?

— Очень скоро.

Брискетта схватила голову Гуго и долго-долго ее цѣловала. Слезъ не могла она удержать и онѣ падали ей прямо на губки.

— Если мы съ тобой тамъ встрѣтимся когда-нибудь, ты увидишь самъ, какъ я тебя люблю! сказала она. Одно хорошее мѣсто и есть у меня въ сердцѣ, и мѣсто это — всегда твое.

И вдругъ, вырвавшись изъ его объятій и положивъ обѣ руки на его плечи, сказала:

— А ты — мѣть повыше!

Отъѣздъ Брискетты оставилъ большую пустоту въ сердцѣ и въ жизни Гуго. Ни охота, ни бесѣда съ маркизомъ де Сент-Эллисъ не могли наполнить. этой пустоты. Фехтованье съ Агриппой или съ Коклико, разъѣзды безъ всякой цѣли съ Кадуромъ также точно не развлекали его. Какое-то смутное безпокойство его мучило. Парижъ, о которомъ говорила Брискетта, безпрестанно приходилъ ему на умъ. Горизонтъ Тестеры казался ему такимъ тѣснымъ! Молодая кровь кипѣла въ немъ и бросалась ему въ голову.

Агриппа замѣтилъ это прежде всѣхъ. Онъ пошелъ къ графинѣ де Монтестрюкъ въ такой часъ, когда она бывала обыкновенно въ своей молельнѣ.

— Графиня, я пришелъ поговорить съ вами о ребенкѣ, сказалъ онъ. Вы хотѣли, запирая его здѣсь, сдѣлать изъ него человѣка. Теперь онъ — человѣкъ; но развѣ вы намѣрены вѣчно держать его при себѣ, здѣсь въ Тестерѣ?

— Нѣтъ! Тестера — годится для насъ съ тобой, кому нечего ужь ждать отъ жизни; но Гуго носитъ такое имя, что обязанъ еще выше поднять его славу.

— Не въ Арманьекѣ жь онъ найдетъ къ этому случай… а въ Парижѣ, при дворѣ.

— Ты хочешь, чтобъ онъ уѣхалъ… такъ скоро?

— Въ двадцать два года, графъ Гедеонъ, покойный господинъ мой, уже бывалъ въ сраженіяхъ.

— Правда! Ахъ! какъ скоро время-то идетъ!.. Дай же мнѣ срокъ. Мнѣ казалось, что я ужь совсѣмъ привыкла къ этой мысли, которая такъ давно уже не выходитъ у меня изъ головы, а теперь, какъ только разлука эта подошла такъ близко, мнѣ напротивъ кажется, что я прежде никогда объ ней и не думала.

Однакожь у вдовы графа Гедеона былъ не такой характеръ, чтобъ она не могла вся отдаться печали и сожалѣніямъ. Несчастье давно закалило ее для борьбы. Она стала пристальнѣе наблюдать за сыномъ и скоро убѣдилась сама, что то, чего ему было довольно до сихъ поръ, ужь больше его не удовлетворяетъ.

— Ты правъ, мой старый Агриппа, сказала она ему: часъ насталъ!

Разъ какъ-то вечеромъ она рѣшилась позвать сына. Всего одна свѣча освѣщала молельню, въ которой на самомъ видномъ мѣстѣ висѣлъ портретъ графа Гедеона въ военномъ нарядѣ, въ шлемѣ, въ кирасѣ, съ рукой на эфесѣ шпаги.

— Стань тутъ, дитя мое, передъ этимъ самымъ портретомъ, который на тебя смотритъ, и выслушай меня внимательно.

Графиня подумала съ минуту и, снова возвысивъ голосъ, продолжала:

— Какъ ты думаешь: съ тѣхъ поръ, какъ я осталась одна, чтобъ заботиться о тебѣ, исполнила ли я, какъ слѣдовало, мой долгъ матери?

— Вы!.. о, Боже!

— Награда моя, милый Гуго, — въ этомъ самомъ восклицаніи твоемъ и въ твоемъ взглядѣ. И такъ, если ты, дитя мое, и слѣдовательно судья мой, если ты думаешь, что я выполнила мой долгъ бодро и честно, предъ очами Всевышняго, памятуя и что данное тебѣ Господомъ имя, — то долженъ выслушать меня со всѣмъ вниманіемъ.

Она сдѣлала надъ собой усиліе одолѣть свое волненье и знакомъ подозвала сына ближе:

— Проживъ подъ этой крышей долгіе годы, пока Господь позволилъ тебѣ запастись силами и здоровьемъ, мы должны теперь разстаться. Для тебя, въ твои лѣта, это просто поѣздка… для меня — почти разлука на вѣки… Я покоряюсь ей однако для твоего блага.

— Отчего же разлука на вѣки, матушка? я не уѣду вѣдь изъ Франціи; поѣздка дѣло не вѣчное… я снова найду путь въ Тестеру.

— Надѣюсь, что Господь дозволитъ мнѣ еще разъ встрѣтить здѣсь тебя, но если и суждено иначе, ты все таки иди своимъ путемъ. Я все ужь приготовила для этой разлуки. Въ этомъ кошелькѣ сто золотыхъ, съ которыми ты можешь прожить первое время… У тебя есть конь и шпага, — Господь пошлетъ все остальное; быть можетъ, съ Его помощью, ты поднимешь снова нашъ домъ изъ развалинъ. Я сдѣлала тебя человѣкомъ; ты самъ сдѣлаешь себя главой семейства.

— Ручаюсь вамъ, по крайней мѣрѣ, что положу на это все мужество, все терпѣніе, всю волю, которымъ вы меня научили.

Гуго сѣлъ у ногъ матери, какъ въ дни своего дѣтства. Она взяла его руки, устремила на него влажный и глубокій взоръ и продолжала тихимъ голосомъ:

— Не стану давать тебѣ пустыхъ совѣтовъ: ты самъ знаешь, отъ какой крови ты родился… этого съ меня довольно. Одинъ совѣтъ однакожь, одинъ только, навѣянный мнѣ тою книгой, которую ты такъ любилъ читать въ дѣтствѣ, которая такъ плѣняла тебя чудесными разсказами, и въ которой самые славные, самые благородные примѣры облекаются иногда въ символы. Помнишь-ли ты исторію сказочнаго корабля, Аргоса, на которомъ люди храбрые, неустрашимые, въ геройскія времена Греціи, плыли къ далекимъ берегамъ за Золотымъ Руномъ?