В огне и тишине - [16]

— Зачем?

— Так мы ж знаем уже дорогу, знаем, где переждать, где спрятаться, где бегом, где ползком.

Оттарахтев все это, Нюся подхватила еще одну группу и, подбадривая, что-то выкрикивая и смеясь, ринулась с малышами в грохочущий ад.

Я думал пристроить девушек на нашем эвакопункте. Уж больно толковые помощницы. Но когда я туда добрался, уже ночью, их там не было. Я кинулся было искать, но Пономарев остановил меня:

— Девчат ищешь? Поздно. Уже расхватали в санчасти. Вызвались сами. Даже не вызвались, а потребовали оставить здесь.

Еще одна ошеломляющая картина. Пономарев работал в паре с морским офицером. Его еще до своей трагической гибели Цезарь Львович Куников откомандировал в наше распоряжение. Так вот, привожу я очередную группу гражданских на эвакопункт, а там у самого причала какая-то необычная сумятица. Завел я своих в укрытие, а сам — к месту погрузки. Смотрю, стоит наш морской лейтенант, буквально обвешанный женщинами. Я уж было хотел на выручку кинуться, да вовремя расслышал:

— Коленька, родной ты мой, Колюшка! — смеясь и всхлипывая, выкрикивала молодая женщина, обхватив шею и осыпая поцелуями лицо моряка. — Да как же это? Да никуда я… Тут, с тобой… Коленька… Перевязывать буду… раненых… А доченька, Сашенька… с мамой поедет туда… в Геленджик.

Лейтенант гладил волосы жены, щеки, осторожно пытался оторвать ее от себя, дотянуться до девочки, обнявшей его ногу и прильнувшей к колену. Вокруг них, причитая и вытирая глаза, суетилась маленькая сухонькая старушка. Моряку наконец удалось разнять руки жены на своей шее, отодвинуть и глянуть женщине в глаза:

— Людочка, Люся, ну погоди, ну успокойся. Ну живой же я… И вы все живы. Ну хорошо же!

Женщина опять припала к его груди, уткнулась в плечо, что-то невнятно забормотала.

— Да погоди, Людочка. Нельзя же так. Что ж ты Сашеньку-то одну… Да и нельзя тебе здесь. Это фронт…

— Я сестрой милосердия!.. Санитаркой! — оторвавшись от него, заторопилась женщина. — Перевязать там… В медпункт раненого дотащить… Я сильная, Коленька! Не отсылай меня, родненький, не гони!

Черт знает, что-то у нее в голосе было, что ли? Как умеют упрашивать женщины! Не знаю, но у меня защипало глаза и сдавило горло.

— А за Сашеньку не беспокойся, мама за нее жизнь…

Женщина оторвалась от лейтенанта, наклонилась, схватила, подняла девочку, прижала, чмокнула в щеку, передала в протянутые руки мужа. И пока маленькие, тонюсенькие ручонки, выпростанные из огромных рукавов солдатской стеганки, намертво охватывали шею отца, женщина притянула к себе суетливую старушку, обняла ее и затеребила опять моряка:

— Вот мама. Коленька, не волнуйся! Не беспокойся! Вот мама. Сашеньке будет хорошо!

Она с неожиданной решимостью оторвала плачущую девочку от лейтенанта, передала в руки старушки, поцеловала обеих торопливо и, словно боясь, что лейтенант передумает, кинулась в обступившую толпу, крикнув на ходу:

— Ты командуй, Коля! Я потом тебя найду.

Моряк, словно очнувшись, подхватил девочку и старушку и бегом бросился на катер, притаившийся у косого борта затопленной баржи. А с берега все подходили и подходили группы эвакуируемых, шли женщины, дети, старики, несли раненых, текла одна из бесчисленных, трагически безысходных рек войны…

…Было и такое. Бегал я по подвалам, развалинам и убежищам в поисках населения. В одной полуразбитой летней кухоньке нашел семью: старик со старухой и мальчишка лет двенадцати. Сказал, чтоб собирались, а они — ни в какую.

— Да кому мы там нужны? — безнадежно отмахнулась старуха. — Старик — он совсем никудышный, почти не встает с топчана, а мне его оставлять ни к чему. Жизнь вместе прожили и помирать вместе будем. Ваську б забрали, дак он очень уж нужен тут. Нет, нет, не нам. Добытчик он главный для детей. Тут дальше котельная разбитая, а в ее подвалах — душ двадцать детей, да с ними мамаши и двое раненых красноармейцев. Да и дети есть покалеченные. Есть-то им надо. А нечего. Вот Васька и шастает по разбитым хатам, где что из еды добудет — все туда тащит.

Я взял Васю в проводники и отправился в котельную. По дороге что-то меня встревожило.

— Слушай, Василий, а что за красноармейцы в подвале?

— Да раненые. Один старшина — нога вся забинтованная, но ходит сам, а другой рядовой — рука забинтованная и подвязанная.

— И давно они?

— Да уже дня три…

Как раз поблизости рванула мина, мы шлепнулись на землю, над головами с визгом пронеслись осколки.

— Знаешь что, Василий, — притянул я парнишку к себе. — Давай-ка вернемся к твоим старикам. Мне тут надо забежать в одно место, а ты меня подождешь. Только никуда, понимаешь? Никуда не выходи от стариков. Жди меня. Понял?

— Ага. А в котельную можно сбегать?

— Вот туда-то и не надо ни в коем случае! Ни в коем, понял?

— Понял, — неохотно отозвался Вася. — А почему?

— Потом объясню. Но это очень важно.

Мы вернулись к старикам, я впихнул Васю в кухоньку и кинулся в ближайшее воинское подразделение. На счастье, попал как раз в расположение полка НКВД. Но пока разыскивал старшего начальника, докладывал, объяснял, кто я и чего хочу, прошло около часа. Наконец с двумя выделенными мне автоматчиками вернулся к старикам, но Васю там не застал. Старуха сказала, что внучонок «сей минут» выскочил.