В огне и тишине - [12]

Обернувшись к отдыхающей группе, скомандовал:

— Быстро приготовиться к переходу. Проверить стоянку, уничтожить следы.

И опять ко мне:

— Да и мы — потеряем такого проводника. А если схватят — тут совсем дело дрянь. Дедуня крепкий, не скажет ничего, но ведь опять же… И не посылать нельзя. Ни мы о них, ни они о нас — ничегошеньки ж не знаем. А без этого как действовать? И где нам ждать? А пароль?

И хотя я потерянно молчал, командир вдруг заявил:

— Ладно, я так тебя понял: посылаем!

Мы вернулись к группе. Жадченко проинструктировал Кузьмича, приказал второму партизану принять на себя конвой и охрану пленного.

Партизан было заартачился:

— Да шлепнуть его, вонючего гада. Он же ж окромя того, шо за им смотреть надо, он же ж нас демаскирует своим смрадом…

Командир унял протестующего и, еще раз осмотрев место стоянки, мы углубились в лес и осторожно перебрались на другой склон. Выбрав погуще заросли, укрылись и затаились до вечера. Кузьмич все-таки пошел днем. Моряки вызвались по очереди нести караульную службу, остальные, привалившись для тепла друг к другу, сразу же уснули.

Проснулся я оттого, что кто-то больно сдавил колени. Оказалось — просто не хватило шинели, и они очень замерзли.

Сел, огляделся, стал их растирать.

Уже почти никто не спал. Жадченко сидел в стороне, рассматривал расстеленную на коленях карту. Глянул на меня, хмуро усмехнулся, вполголоса скомандовал:

— Подъем! Хватит землю греть, самим тепло нужно.

Кто спал в лесу в промозглую непогодь на сырой, слякотной земле в мокрой шинели и без костра, тому нечего рассказывать о самочувствии при пробуждении. Один растирал колени, другой ошалело скакал и хлопал себя руками, двое матросов затеяли яростную борьбу.

— Эх, сейчас бы тот ящик, что Кузьмич обратно фрицам отпер. Костерок бы знатный получился, — посетовал моряк.

— Не трави душу, — проныл Костин. — Знаешь ведь: и ящик надо было на место вернуть, и костер жечь нельзя…

— Да, приземленный ты человек, пехота. Сам куксишься, и мне помечтать не даешь.

— Ну ты тоже, морской волк, — обиделся разведчик, — мечтать мечтай, да и сам не плошай. Вона, гляди: фриц-то фиолетовый, зубами автоматные очереди сыплет, а молчит. Эй, Курт, ви гетс?

Пленный, сотрясаемый дрожью, хрипло, отрывисто что-то прокаркал.

— Видал? — удивился Костин. — Да он еще и характер показывает.

— А что? — заинтересовался Жадченко.

— Так недоволен он, товарищ командир. Вы, говорит, бессердечные. Лучше убейте, чем так мучить. Все равно, говорит, через час вас засекут с самолета и будет вам капут.

— Через час? А почему через час? Спроси.

Костин с трудом выяснил, что пленный слышал, как затихла стрельба на линии окружения. Значит, начался обед. А самолет-разведчик появляется обычно через час после обеда.

— А почему нас обязательно обнаружат? Мы жа укрыты деревьями?

— Он говорит, что эта зона особого внимания. Тут русские несколько раз пытались прорвать кольцо.

— Зачем он все это говорит нам?

— Боится. Говорит: вас найдут, будут бомбить, лупить из пулемета. Могут и его убить. А он, видите ли, не хочет, чтоб его убили в плену да еще свои.

— Ты глянь! — озлился моряк. — Гордый, гад. «В плену да еще и свои!» Хотел тебя шлепнуть втихую, а теперь не буду. Помандражируй, спесивый тевтон.

— Отставить посторонние разговоры, — прервал тираду Жадченко. — Надо заняться маскировкой. Что ни говори, а если бы фашист за свою шкуру не боялся, он бы нас не предупреждал. Так что давайте не терять времени.

Через полчаса наше убежище напоминало то ли пещеру, то ли шалаш. Самый тупик ущелья мы перекрыли крупными ветками, сверху на них набросали хвороста и опавших листьев. Заодно и пол, вернее, землю в шалаше устелили ветками. К сожалению, нигде поблизости не было ни сосны, ни ели, так что хвойных лап добыть не удалось.

Когда все укрылись в этом убежище, моряк снова взбунтовался против «языка» и утихомирить его удалось не сразу, помог вражеский самолет-разведчик. Как только донесся его надсадный гул, пленник хрипло взвизгнул и на четвереньках резво юркнул под навес. Самолет сделал два круга над котловиной, где-то в глубине ущелья простучал пулеметной очередью, потом снизился и в опасной близости от земли прошел над нами, прогрохотал пулеметами, пули брызнули гравийной галькой вдоль русла ручья, обрубили несколько ветвей, сорвали кору с дуба метрах в двадцати от нашего укрытия. Потом ниже по ручью хряснула небольшая бомба, вероятно — мина. И вслед за тем гул самолета стал удаляться, пока не заглох.

— Антракт, — бодро закричал моряк. — Кончерт передаваты закинчено. Не слышу брухлывих оплыскив.

— Тихо! Не ко времени веселье, товарищ моряк. Пока затишье, надо поесть.

Достали три банки тушенки, крепкие черные сухари, вскрыли консервы, разделили на шестерых, причем шестым вместо Кузьмича оказался пленный. Опять с моряком и партизаном произошла перепалка, но «языка» все-таки покормили.

Вскоре снова застучали пулеметы, затрещали автоматные очереди, закашляли минометы — гитлеровцы пообедали и приступили к «работе». Было слышно иногда, как урчат далеко у входа в ущелье танк и броневики. И оттуда тоже доносились выстрелы, взрывы гранат, раза два рявкнула танковая пушка. По характеру огня чувствовалось, что ни атак, ни контратак не предпринимается, идут позиционные бои.