В одном населенном пункте - [8]

Как-то на другом заседании бюро Егоров попросил Приходько дать ему справку по вопросу о строительстве школ.

— Это не по моему ведомству, — сказал Приходько.

Он знает уголь и только за этот участок он отвечает.

Егоров пристально посмотрел на Приходько.

— Помнится, году в тридцать пятом, — сказал он спокойно, — на Всесоюзном стахановском совещании товарищ Сталин заметил парторгу шахты «Центральная Ирмино», что коммуниста, партийного руководителя, все касается.

Больше ничего он в этот вечер не сказал Приходько, но сам Приходько сидел молчаливый, задумчивый.

Меня удивляло, почему Егоров, который, вероятно, лучше моего видит порочность стиля работы Приходько, почему он прощает ему многое. И я как-то не сдержался и сказал об этом Егорову. Чем больше я говорил, тем более хмурым становилось лицо Егорова. Я даже пожалел, зачем я начал этот разговор, но продолжал говорить то, что я думал о Приходько.

— Мне кажется, — сказал я, — он, Приходько, берется за многое и, вероятно, ни одно дело не доводит до конца.

— Вот тут вы ошибаетесь, — горячо возразил Егоров. — Приходько мужик цепкий, он не из тех «интеллигентов», которые могут утопить в болтовне любое живое дело. Он человек цепкий, — повторил Егоров.

Я ждал, что он скажет дальше, но Егоров молчал. И я уже ругал себя за то, что по-видимому, своими словами я грубо влез в тонкую и сложную область взаимоотношений руководящих работников нашего райкома.

Егоров подошел к окну.

— Душно!.. — сказал он и, продолжая оборванный разговор, еще раз повторил. — Мужик он цепкий, работник он сильный, но… однобокий. Он прекрасно держит в памяти цифры добычи угля по району и по каждой шахте в отдельности. Он может в любую минуту обрисовать хозяйственное положение, обстановку на шахте. Это живой, исполнительный работник и притом хороший организатор. Но этого, знаете ли, мало для политического руководителя. Чего ему не хватает? — спросил Егоров. И он долго молчал, размышляя над тем, чтобы найти правильный ответ. — А вот чего, — сказал Василий Степанович и повернулся ко мне. — А вот чего, — повторил он,— умения видеть жизнь в движении.

Эта мысль понравилась ему, и он снова сказал:

— Видеть жизнь в движении. Мне кажется, что решение той или другой задачи Приходько воспринимает односторонне, технически, что ли… Он, как мне кажется, видит частности и не всегда может охватить поле боя. Он видит одну шахту, другую, но поле боя в целом он не всегда охватывает. Впрочем, это порок не только его, но и многих из нас. Приходько пришел в район в первые недели после изгнания немцев, когда здесь коммунистов было пять человек. Он горячо взялся за работу и многое сделал. Но как только фронт работ расширился, задачи усложнились, он стал отставать… Раньше он всю свою энергию вкладывал в подъем одной шахты, а теперь, когда нужно руководить многими шахтами, он как бы тушуется и работает однобоко, подменяя хозяйственников, вмешиваясь в хозяйственную работу в ущерб партийной. И поверьте мне, что он сам это прекрасно чувствует. Только это очень трудно, — вздохнул Егоров, — взять себя за плечи и повернуть лицом к новому. Это я прекрасно знаю по себе.

И он перевел разговор на другую тему.

Он стал расспрашивать меня и, мне показалось, проверять мое знание жизни района — схватываю ли я динамику этой жизни, изучаю ли я экономику нашего района, имею ли я контакт с аудиторией.

— Главное, — сказал он, — это контакт.

Я честно ответил ему, что своей работой пока еще не доволен, что того контакта, о котором он говорит, я не чувствую. Я объяснял это тем, что еще не вошел полностью в жизнь района.

Егоров покачал головой:

— Надо быстрее, — требовательно сказал он. — Темпы ввода шахт в жизнь зависят от темпов и глубины нашей работы. Надо быстрее…

3

Главное — это контакт с аудиторией…

По совести говоря, я этого контакта еще не чувствовал. На первый взгляд, все обстояло благополучно. Я выступал с докладами в поселке шахты «Девятой», выступал перед шахтерами, перед местной интеллигенцией, слушали меня как будто внимательно… Но ни вопросов, ни споров, ни долгих задушевных разговоров, — ничего этого пока не было. Впечатление было такое, будто послушали докладчика и разошлись. А я ведь мечтал о другом…

Правда, у меня уже были свои постоянные слушатели. Один из них был старик маркшейдер.

Он носил высокий, туго накрахмаленный воротничок и просторный старомодный пиджак. Обычно он сидел в первом ряду у окна, рядом с сыном механика шахты Колей Васильевым, демобилизованным сапером. Сапер был на вид почти совсем мальчик — он ушел на войну со школьной скамьи, из девятого класса. При форсировании Вислы был тяжело контужен и на время потерял зрение. Его долго лечили, он стал видеть лучше и, вернувшись домой, снова пришел в свою школу и сел за парту. Но учиться ему было очень трудно. От сильного нервного напряжения, от того, что учеба давалась ему с трудом, он снова почти ослеп. Школьники с удивительной чуткостью отнеслись к заболевшему товарищу. Они читали ему вслух книги, всячески помогали ему идти в ногу с девятым классом, в котором он учился. И постепенно к нему возвращалось зрение.