В одном населенном пункте - [7]

Жизнь, которой жил наш район — шахтеры, домашние хозяйки, партийные работники, инженеры, — жизнь эта была и проще и грубее. Я постепенно входил в эту жизнь, и многое в ней становилось мне близким и понятным. Когда кто-нибудь у нас говорил, скажем, такие слова, как «сойти со сцены», то я знал, что именно имелось в виду. Как-то один из наших районных ораторов выступал в клубе ИТР; говорил он долго и нудно, в зале поднялся шум. Оратор, выдержав паузу, обратился к публике с вопросом:

— А может быть, мне лучше сойти со сцены?

И вдруг из зала раздался спокойный голос:

— Сходите!

С тех пор это выражение «сойти со сцены» бытует в нашем районе. Когда какой-нибудь оратор затянет свое выступление, ему вежливо напоминают:

«А не сочтете ли вы за благо сойти со сцены?..»

Я вглядывался в окружающих меня людей шахтеров, домашних хозяек, партийных работников, инженеров, — что их волновало, чем они жили? Жизнь у всех была будничная, на первый взгляд в ней не было ничего красивого, захватывающего, и люди, работавшие рядом со мной, были обыкновенными работниками. Уголь — вот что давало главное направление всей жизни. Уголь стоял в порядке дня заседаний бюро райкома, вопросы угля обсуждались на пленумах, тема угля не сходила со страниц районной газеты. Сколько воды откачали люди на взорванных немцами шахтах, какую добычу дали сегодня шахты, как продвинулся фронт горных работ, — вот чем жил народ в районе.

Этим жил и райком — все его люди: Егоров, Приходько, управляющий трестом Панченко, Ольга Павловна — заведующая отделом пропаганды и агитации… Приходько относился к нам, пропагандистам, с оттенком непонятной снисходительности: «ну, раз по штату полагаются пропагандисты, то живите и существуйте себе на здоровье».

У меня создалось впечатление, что он меня не замечает. С Ольгой Павловной, заведующей отделом пропаганды и агитации райкома, он еще считался, а со мной — штатпропом — нисколько. Наши комнаты были расположены рядом. Я слышал, как однажды, посылая тетю Полю отнести какую-то бумажку в парткабинет, он сказал ей: «Отдайте это Пантелееву, нашему трибуну районного масштаба».

Я как-то пришел к Приходько уточнить вопрос о его выступлении на шахте. Он должен был сделать доклад о задачах пятилетки. Степан Герасимович выслушал меня и сказал, что принципиально он, Приходько, за то, чтобы сделать доклад. Но практически — это на сегодняшний день вещь невозможная. Его ждут на другой шахте.

— Вы на угле давно работаете? — спросил он и, когда я ответил, что недавно, сказал с какой-то насмешкой в голосе. — Так вот, товарищ штатный пропагандист, если все будут выступать с докладами або с лекциями, то кто же будет давать уголь?

Он мне представлялся властной натурой. Мне даже казалось, что он стремится подмять под себя Василия Степановича. Он лучше его знал район, в котором работал больше девяти лет. Это была его сильная сторона, и, мне думается, Егоров с этим считался.

Я. очевидно, был пристрастен в своих суждениях о первом и втором секретаре. Василий Степанович Егоров был мне близок еще по фронту, и стиль его работы мне тоже был по душе.

Это были разные по характеру, по темпераменту, по подходу к явлениям жизни партийные работники. Спокойный и настойчивый Василий Степанович, человек ищущий, думающий, и — грубоватый, сухой Приходько. Я часто замечал, как на заседаниях бюро Приходько, улыбаясь, переглядывался с Панченко, когда Василий Степанович в подкрепление какой-нибудь своей мысли ссылался на примеры из военной жизни или цитировал Ленина и Сталина.

Впрочем, слово «цитировал» здесь не подходит. Прочитанное прочно входило в его сознание, находило отзвук в его практической работе.

Он был не менее загружен, чем Приходько или Панченко, но он всегда тянулся к книге. Это было потребностью его души. По утрам он входил к нам в райпарткабинет и первым долгом спрашивал, что слышно на белом свете. Это напоминало мне те дни войны, когда Егоров, такой же веселый и возбужденный, входил к нам в оперативный отдел штаба полка и спрашивал обстановку.

Чем больше я приглядывался к Егорову и Приходько, тем резче мне бросалось в глаза, что каждый из них имел свой стиль в работе, и это можно было видеть даже в том, как они по-разному вели заседания бюро райкома. Я хотел бы знать, к чему тянулся Степан Герасимович, скажем, чувствует ли он запах цветов, о чем он говорит дома, чего он хочет от жизни, о чем думает, — не в общежитейском понимании этого слова, а в каком-то более высоком.

На лекции, которые проводились в партийном кабинете райкома, он приходил с таким видом, будто выполнял какую-то повинность. Сядет в углу на краешек скамьи с постоянным выражением озабоченности, точно он не лекцию сейчас слушает, а соображает о цифрах добычи угля.

К самым сложным явлениям жизни он, как мне показалось, подходил с какой-то упрощенной меркой. Его суждения и характеристики людей были чрезвычайно однообразны: «Наш человек». Или: «Честный работяга». Когда однажды он сказал это на заседании бюро райкома, Егоров, вспыхнув, прервал его:

— Поймите, товарищ Приходько, этого очень мало — «наш человек», «честный работяга»… Ведь мы посылаем товарища не за прилавок муку продавать, — хотя и за прилавком нужны свои деловые качества, — а мы посылаем товарища на партийную работу, руководить людьми…