В одно мгновение - [44]

Когда Обри сообщила, что выходит за него замуж, я взаправду расплакалась. Мо сказала мне, что нужно довериться Обри, что она наверняка видит в нем то, чего не видим мы. И вот теперь он предстал передо мной в новом свете, таким, каким я его никогда не видела, пока была жива. Этим утром он заехал за Обри, чтобы отвезти ее в больницу, и вручил ей букет искусственных роз. Обри любит цветы, но от пыльцы всегда чихает.

– В хозяйстве пригодятся, – заявил Бен, вытянул из букета одну розу и притворился, что сморкается в нее.

Я не смогла разобраться, мило это или слащаво. Наверное, и то и другое – в духе сентиментальных комедий про любовь, на удивление трогательных и одновременно до тошноты приторных.

Бен скрывает эти черты своего характера от посторонних глаз и обычно прикидывается скромнягой. Мне кажется, он делает это ради самосохранения. Теперь, после смерти, я ясно вижу, как отвратительно мы ведем себя по отношению друг к другу, как беспросветный пессимизм, свойственный большинству из нас, не дает нам видеть лучшее в окружающих. Наверное, именно это в моем новом существовании нравится мне больше всего: отныне я вижу все вокруг четче, чем раньше, и искусственная роза кажется мне куда более красивой, чем показалась бы, пока я была жива.

Взбираясь по ступенькам вместе с Хлоей, Обри оборачивается через плечо и смотрит на Бена с виноватым видом, словно извиняясь, что ему приходится всем этим заниматься. Бен улыбается ей в ответ уголком рта, давая понять, что извиняться не нужно, и я чувствую, что его тканево-розовое сердце готово на что угодно, лишь бы его девочка была счастлива. Я вновь понимаю, что он мне по-настоящему нравится.

Никто и не подумал устроить праздник в честь Хлоиного и папиного возвращения. Дома только наша семья и Боб. Диван в гостиной застелен простыней, на нем лежит подушка в свежей наволочке: пока папу везут к нему от входной двери, он с ненавистью глядит на это напоминание о том, что он теперь инвалид. Потом он переводит глаза на Хлою: та ковыляет по лестнице наверх. Папа обращает внимание на ее прическу – волосы отросли где-то на сантиметр, у корней они медные, а затем резко сменяются черными. Этот контраст напоминает папе о том, как много времени уже прошло после аварии, и обо мне.

– Хлоя! – зовет он.

Она оборачивается.

– Мы дома. Не сдавайся, детка.

Хлоя едва заметно кивает, а я торопливо благодарю высшие силы. Не знаю, почему папа это сказал – действительно ли он услышал меня прошлой ночью или просто захотел подбодрить мою сестру, но Хлоя любит папу и сделает как он просит, по крайней мере сегодня.

Обри возвращается через минуту. Она спускается по лестнице и, пока никто не видит, жестами обсуждает с Беном, сколько еще им нужно здесь пробыть, чтобы их не сочли бездушными монстрами. Бен ободряюще улыбается, давая Обри понять, что он готов еще остаться. Обри же чуть не стонет при мысли о том, что ей нельзя уйти прямо сейчас.

Я их не виню. У нас в доме уныло, как в морге. Когда папа включает телевизор – показывают матч «Энджелс», – Обри с Беном прощаются и уходят. Через пару минут возвращается Боб с бутербродами из «Сабвея». Один бутерброд он отдает папе, другой, для мамы, несет в кухню. Мама зовет его выйти во двор и насладиться весенним теплом, но на самом деле ей, как и Обри с Беном, просто невыносимо оставаться в доме.

В центре двора зеленеет лимонное дерево. Родители посадили его, как только переехали, то есть почти двадцать лет назад. Это придумал папа, ему хотелось, чтобы что-то напоминало им о том, как много они пережили вместе. Раньше дерево окружал огород, где росли пряные травы, помидоры, морковка, тыквы – все, что мама могла пустить в ход, когда готовила. Порой я вообще забываю о том, что когда-то она готовила и возилась в огороде. Она уже давно не занимается почти ничем, кроме работы.

Огород давным-давно зарос, но мама до сих пор ухаживает за лимонным деревом. Весной она его подрезает, раз в месяц опрыскивает ствол удобрением. Даже теперь, пока они с Бобом едят бутерброды и тихо беседуют, она с отсутствующим видом ходит вокруг дерева, срывает прошлогодние плоды, обламывает сухие веточки.

Меня страшно злит, что они тут разговаривают, а папа торчит дома один и что Боб вообще к нам притащился. Он слишком часто бывает у нас, слишком много времени проводит наедине с моей мамой. Я должна быть ему благодарна за то, что он ее поддерживает. Если бы я не ненавидела его так сильно, возможно, я и правда была бы ему признательна. Но я его ненавижу и потому хочу, чтобы он поскорее убрался.

Он врет Натали и Карен насчет того, куда уходит: говорит, что едет в спортзал или играть в гольф, а сам оставляет машину у прачечной на Береговом шоссе и тайком пробирается к нам в дом утешать маму. Не знаю, почему он врет, – то ли потому, что его намерения не так уж чисты, то ли из-за того, что мама с Карен теперь на ножах. До сегодняшнего дня Боб вел себя исключительно как верный друг, и лишь преданность, явно читающаяся в его глазах, выдает его с головой.

Мама кружит вокруг лимонного дерева и рассказывает Бобу о своих новых делах, а он ей о своих пациентах. У него есть чувство юмора, так что мама смеется, слушая его истории, и это меня ужасно бесит – но в то же время радует. Мама теперь смеется, только когда она с ним. Боб никогда не упоминает об аварии, обо мне, об Озе, а мама старается не говорить о Карен.