В обход черной кошки - [15]

3.

Его прервал лакей, появившийся со словами: «Барон Шустер! Прикажете принять?» В век мобильных видеотелефонов проще всего было бы просто вызвать Лейканда на экран, но в богатых домах предпочитали хранить аристократические традиции. «Проси,» — недовольно сказал Лейканд.

В России не было принято сводить вместе политических противников, а Валерий Лазаревич Шустер был активный антифашист мирового масштаба. Но он был знаком с Матвеевым и как с художником, так как готовил полотна к международным выставкам. Шустер вошел быстро, вздрогнул, натолкнувшись взглядом на портрет, ему очень знакомый. Он без особой на то необходимости часто торчал на сеансах, мотивируя это тем, что именно он, как постоянный менеджер Лейканда, занимался представлением картины на Парижскую выставку «Живопись ХХ века».

Неожиданно встретив здесь Матвеева, он поморщился, небрежно и молча поклонился ему. Тот ответил едва заметным поклоном. «Нам надо срочно поговорить, — произнес Шустер по-французски. — Я буду бы рад, если ты избавишь меня от этого человека.»

Матвеев, темнея лицом, вслушивался в незнакомую речь «доморощенных аристократов». В его кругах «выходцев из народа» презирали дореволюционную манеру говорить не по-русски. Тем более среди жидов. Барон, ишь ты. Да еще французский барон. Деду Шустера пожаловали титул за изобретение компьютера в двадцатые еще годы. Но сейчас-то посмотрите-ка, люди добрые, на этих шепчущихся явных жидов. Вот бы их изобразить на картине «Гордость русской нации», сколько вони испустили бы их газеты! А что, хорошая мысль: я натурщик у Лейканда, а он у меня, почему бы и нет, господа хорошие?…

Он решительно встал, не в силах отвести глаза от портрета, сухо поклонился в сторону: «До свиданья, господин Лейканд!» и стремительно вышел. Взревел мотор его звероподобной германской машины.

«Все пропало, — начал Шустер, сильно волнуясь. — Ведь ты не сможешь закончить портрет без этой… этой натурщицы.» «Закончить? — счастливо засмеялся Лейканд. — Напротив, мы с ней только начнем. Новую картину, а то и серию картин. И уж кому это все понравится, так это тебе, Женя! Это будет картина с участием Матвеева, представляешь? Без его спроса. Я словно увидел ее сейчас, пока он любовался девушкой. Завтра же начну. А эту можешь считать законченной. Два-три сеанса и вези ее в Париж. Кстати, а где Марина? Уехала вчера с Мухиным и еще не звонила. Будет так себя вести, я ей так же и заплачу! Думает, что если я ней так деликатничал по старой дружбе с ее покойным папашей, то можно мне садиться на голову!»

«В том-то и дело, Слава, что ничего-то ты ей больше не заплатишь… И картину придется заканчивать без нее.»

«Умерла что ли? — насторожился Лейканда. — Этого не хватало…» «Для нас — умерла. Более того, боюсь, что и картина умерла для Парижа.» «Ну уж это дудки. Я же сказал, закончу без нее. Да что случилось-то?»

«Сегодня утром они обвенчались в Исаакивском соборе. Теперь эта красавица — княгиня Марина Владленовна Мухина, законная супруга твоего друга Андрея Владимировича. Вот и подумай, захочет ли князь выставлять свою княгиню нагой в Париже. Тем более рухнули твои планы о картине ее с Матвеевым.» Лейканд помертвел. Вчерашняя сцена в ресторане вспомнилась во всех подробностях. Ну, одолжил другу свою натурщицу на ночь, почему бы не поделиться добром? Все художники это делают. Но — жениться на ней, причем прямо наутро! И — на ком? Вместо Лизаньки Баратынской, с которой Мухин чуть ли не помолвлен, что всем известно? Скандал… Газеты тут же раскопают, чем зарабатывала на жизнь новая княгиня. Это же почти проституция…

«Оставь меня, Женя, — слабо попросил Лейканд. — Ты просто убил…» «Позволь, ты же сказал только что…» Я хочу остаться один,» — повторил художник.

Остаться… с ней, подумал он про себя. Шустер сухо поклонился и вышел. Лейканд сел на место Матвеева и поднял глаза на портрет.

На месте Мухина мог быть я, лихорадочно думал он. Естественно, я бы и не подумал жениться на ней и разводиться для этого с моей Фаиной, но я мог просто предложить ей быть содержанкой, хорошо платил бы. Если она пошла на витрину, ей нужны деньги. Я бы платил вдвое-втрое больше… Теперь все потеряно. Проклятые доморощенные аристократы… Князь! Какой из него князь? И что за фамилия для князя — Мухин, смешно, Достоевский придумал князя Мышкина, и то лучше, Мухин!.. Впрочем, надо бы позвонить, поздравить… Друг все-таки.

Лейканд нажал клавишу видеотелефона. На экране тотчас появилась Марина, в домашнем халате, какая-то совершенно другая. Ее природная полуулыбка уже не казалась трагически неестественной, как на портрете, а, напротив, была счастливым продолжением сияющих счастьем серых глаз. Мухин держал жену на коленях, а Марина показывала ему со смехом на свой портрет. Тот кивал с совершенно ему не свойственным выражением блаженного безоглядного счастья.

«Вы, мои дорогие, меня без ножа зарезали, — начал Лейканд, невольно поддаваясь их безудержному веселью. — Мне надо везти портрет в Париж, а натурщица вдруг становится княгиней и…»

«И что же? — хохотала Марина. — В каком учебнике написано, что позировать великому художнику должна только бедная девушка. Чем княгиня хуже, а, Андрей?» «Эта? — Мухин поцеловал жену в розовое ушко. — Эта княгиня лучше любой бедной девушки.» «А потому — вези, Слава, княгиню в Париж. Пусть французы завидуют русским князьям, это вам не Марианна во фригийском колпаке, правда, Слава?» — Марина явно наслаждалась словами «Слава» и «княгиня».