В Новом Свете - [18]

Проффера такая реакция не охладила, и два года спустя он пишет большую статью с «расшифровкой» русских аллюзий в романе «Ада»[15]. Как энтомолог с сачком, он несётся по страницам набоковской фантасмагории, и результатом этой охоты оказывается коллекция из трёх сотен «пойманных» русско-английских каламбуров и скрытых цитат из Толстого, Пушкина, Гоголя, Аксакова, Пастернака, Чехова и других. Вместо того чтобы отдать должное фантастической начитанности автора статьи, Набоков опять лишь брюзжит и роняет два-три замечания.

Похоже, ему нравилось быть грозным и властным не только с людьми, но и с собственными персонажами.

В предисловии к собранию писем сын Набокова приводит слова отца из интервью Би-би-си незадолго до смерти: «Мои персонажи сжимаются, когда я приближаюсь к ним с кнутом в руке. Целые аллеи воображаемых деревьев теряли листву, когда им грозил мой проход мимо них».

Несмотря на то, что любовь Проффера явно осталась безответной, Набоков разрешил «Ардису» осуществить переиздание всех его русских романов, и это стало фундаментом первоначального успеха издательства. Переписка продолжалась вплоть до смерти писателя в 1977 году. В присланных ему стихах Бродского Набоков отметил удачные метафоры и изобретательную рифмовку, но также и обилие слов с неправильными ударениями и общее многословие. Зато Вера Набокова попросила отвезти в Россию гонимому поэту джинсы от их имени[16]. В другой раз рассказы Профферов о российских литературных делах побудили Набокова послать в Ленинградское отделение Союза писателей телеграмму в защиту арестованного Марамзина[17]. А за год до смерти он прочёл книгу Саши Соколова «Школа для дураков» и откликнулся на неё фразой, которая потом выносилась на первое место в рекламировании этого автора: «...обаятельная, трагическая и трогательнейшая книга»[18].

Книга Соколова стала предметом гордости издательства «Ардис». Ведь это сам Бродский откопал её в ворохе присланных рукописей и порекомендовал к изданию, сам Набоков похвалил. Вскоре и автор появился на пороге и оказался таким же обаятельным, как его герой-рассказчик. Мне довелось читать «Школу» ещё в России, и я с готовностью добавил её в свою подпольную библиотеку, рекомендовал читателям. И когда Проффер положил рядом с моей наборной машиной Рукопись новой книги Соколова «Между собакой и волком», я начал листать её, чтобы проверить, понятны ли мне рукописные поправки, сделанные автором в машинописи. Ничто не предвещало беды, пока...

Нет, тут потребуется отступление, некий экскурс в историю мировой литературы и даже — отчасти — медицины.

NB: Структуралисты с увлечением гоняются за текстовыми и образными совпадениями в разных произведениях, но эти совпадения играют для них ту же роль, что механический заяц на собачьих бегах. Что ж, если собаки бегут быстро и красиво, станем ли мы жаловаться, что заяц не настоящий?

Между те могу» и те должен»

Медицинский словарь так определяет понятие «аллергия»: «Это повышенная чувствительность, изменённая реакция организма человека на воздействие определённых веществ — пыльцы растений, тех или иных продуктов питания, лекарственных препаратов. Иммунная система организма, защищающая от инфекций, болезней и чужеродных тел, реагирует на аллерген бурной реакцией и преувеличенной защитой от веществ, которые абсолютно безопасны для большинства людей».

В жизни мне приходилось сталкиваться даже со случаями аллергии на отдельные слова. Дворовой приятель, Юра Розенфельд, начинал буквально корчиться от слова «персик», говорил, что одна лишь мысль о прикосновении шерстистой поверхности плода к губам доводила его до дрожи. Режиссёр Илья Авербах страдал от слова «пуговичка», писатель Довлатов — от слова «кушать». А уж примеры аллергических реакций одного литератора на произведения другого можно черпать из истории литературы сотнями, если не тысячами.

Толстой ненавидел пьесы Шекспира.

Розанов с презрением отзывался о Гоголе, утверждал, что «если бы Пушкин остался жив, Гоголь не смел бы писать».

Ахматова говорила, что тот, кто любит Чехова, не может любить поэзию, настолько весь Чехов нацелен на принижение того высокого, что несёт поэзия.

Ходасевич писал, что Маяковский «богатства, накопленные человеческой мыслью, выволок на базар и изысканное опошлил, сложное упростил, тонкое огрубил, глубокое обмелил, возвышенное принизил и втоптал в грязь»[19].

Иван Алексеевич Бунин не называл иначе как кретинами и сумасшедшими Бальмонта, Сологуба, Вячеслава Иванова, Андрея Белого. Про стихи Зинаиды Гиппиус говорил, что в них она «мошенничает загадочностью»; про Набокова-Сирина — «мимикрия таланта».

Бродский, с презрением описывая российские ночные посиделки, лягал нелюбимого им создателя «Незнакомки», и Лев Лосев запечатлел это своём стихотворении: «...и под утро заместо примочки водянистого Блока стишки»[20].

Чешский писатель Милан Кундера сознавался, что строй и дух романов Достоевского вызывал у него сильнейшее раздражение и он скорее согласился бы голодать, чем подчиниться трудным обстоятельствам после разгрома Пражской весны и выполнить порученную ему переработку «Идиота» для телевидения