В небе Каспия - [33]

– Опять Семёну забота, – продолжала она рассуждать. – Приёмок-то с рыбой к заводу пристало, будто штормом всех прибило сюда. И всё надо вовремя разгрузить, не промешкать. Скорей освободит приёмки, они быстрее новую рыбку подвезут. И годовой к Октябрьским завод закончит. Как обещали, досрочно. Семён – голова. – расставляя тарелки, восхищалась она зятем, – изловчится. Да и люди заводские подстать ему. Эх, погодка бы удержалась. Помоги им господь.

Сказав, она ещё раз пристально посмотрела на красневший горизонт и, тяжко вздохнув, заключила:

– Нет, не отправит завтра Семён приёмки. Разве порт пустит в шторм. Нет, не даст им отхода…

– Бабушка! Идут! Идут! – вдруг раздались звонкие голоса с шумом влетевших внучат.

– Тише, тише, мать-то испугаете, – прижав к себе две светлые головки, сдерживала она детский порыв.

Первым вошёл Лукин и, пропуская гостей, проговорил:

– Заждалась, Васильевна. Ну, извини, сама знаешь, путина не ждёт, упустишь – догонять труднее будет. Знакомься, это Петров, – и, похлопав его по плечу, продолжал: – Думаю, ты его запомнила.

– А как же, помню, он капитан корабля.

– Да не капитан, а командир, – поправил Лукин. – Капитаны, Васильевна, у нас на моторных рыбницах.

Все рассмеялись, а Лукин продолжал знакомить:

– Остальные – все его помощники: второй пилот, бортмеханик, радист, словом, весь экипаж.

Агриппина Васильевна, слушая зятя, смотрела на пилотов, и все они казались ей одинаково молодыми, сильными со свежими жизнерадостными, добродушными лицами. Затем она подошла ближе к ним и сказала просто:

– Сынки вы мне, я так и буду вас звать. Проходите, миленькие сыночки, садитесь.

Вскоре вышла из соседней комнаты Зина, поздоровалась и села к столу.

– Так что же, выпьем, Васильевна, за твоё воздушное крещение, – поднимаясь, предложил зять.

– Значит, впервые летели, – не удивляясь, просто сказал Петров, обращаясь к Агриппине Васильевне. – Так пусть полёт ваш будет не последним.

– Первёхонький разок, сынок, первёхонький, – отхлебнув из большого блюдца чай, отозвалась Васильевна. И, украдкой, изучающе разглядывая его, продолжала:

– Как говорится, нужда меня на самолёт посадила. Коли бы Зина была здорова, то, Семён, и наказы твои не помогли бы, обязательно бы морем поехала. Век по нему, родному, плавала, а вот под старость довелось и сверху на него полюбоваться.

Из глубины посёлка донёсся отдалённый ритмичный стук двигателя. Вскоре комната озарилась мигающим светом. Агриппина Васильевна пристально посмотрела на большую электролампу, которая, как маяк, навела её мысль на далёкое туманное прошлое.

– Летим, и вдруг Кулалы, – говорила она, – маленький, узенький, как серпочек, лежит. А ведь это моя земля. Всю-то жизнь почти там прожила. – И Агриппина Васильевна заметила, как Петров при последних словах особенно насторожённо стал её слушать.

– И деток неплохих вырастила, – вставил Лукин.

– Вырасти-ка вот! Знаешь, как одной-то всех на ноги поднять? Чтобы делала, коли не власть наша советская?

Петров, подогреваемый любопытством, с ещё большим вниманием следил за разговорившейся Агриппиной Васильевной, и только тут он заметил орден, висевший у неё на груди. Над лучистой золотой звездой в бордово-красной планке Петров прочёл драгоценные слова «Мать-героиня».

А она, тяжело вздохнув, как бы с укором сказала Лукину:

– Да и тебе бы не больше, как быть на побегушках…

– Власть советская – это же ты, Васильевна… – медленно поднимаясь и краснея, Лукин обвёл рукою вокруг стола: – Народ! Понимаешь, весь наш народ! Народ породил эту власть. Не одну битву он выдержал за неё. Вечно будет он ею дорожить. – И, сжимая в широкой ладони ремень, Лукин продолжал: – Немало людей полегло. Всё ради чего? Чтоб мирным трудом народ жизнь украшал свою. Чтоб не было больше войны. Чтоб спокойно доживали отцы и такие же, Васильевна, как вы, наши матери. – Затем, смахнув проступившие на лбу капельки пота, садясь, тихо закончил: – Вот так твои Николай и Андрей в тяжёлый 1942-й отдали себя, лишь бы Родина жила.

Не хотела Агриппина Васильевна будоражить Лукина. Кому, как ни ей, известно его безрадостное детство. Кто, как ни она, перестрадала за него и за детей своих, гнувших спины на хозяев рыбных промыслов…

У неё это вышло так случайно. И вот он опять, затронутый нечаянно обронённым ею словом, упомянул о минувшем несчастье людей. Напомнил ей о погибших сыновьях, горькие воспоминания переполняли её сухую грудь. Клокотали в ней, подпирая к горлу, обжигающие комья, душили и выжимали слёзы из давно выплаканных глаз.

– Хватит, Васильевна! – подняв наполненный бокал, сказал Лукин и предложил гостям выпить.

А когда горечь воспоминаний улеглась, Агриппина Васильезна спросила:

– Что это на самолёте ни качнёт, ни тряхнёт тебя, словно в горнице сидишь?

– Это вам, Агриппина Васильевна, повезло, – отставляя тарелку, объяснял Петров. – Самолёт, так же как и корабль на море, качает. Бросает вверх, вниз, в стороны, а если поблизости гроза, то тут уж держись…

– Одним словом, Агриппина Васильевна, по-нашему это болтанка называется, – не отрываясь от тарелки и усердно работая ножом, вставил второй пилот Вася Сиваков.