В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [19]

И вот здесь, в этом кабинете-комнатушке, обсуждались научные проблемы, планы, диссертации. Заслушивались сообщения, а также и прием отечественных и зарубежных гостей. Это был точно тот случай, что «не место красит человека, а человек место».

В двух относительно больших комнатах число рабочих мест-столов было 16 при числе сотрудников более 30. В меньшей комнате размещались, кажется, 7 рабочих столов. В большой комнате, проходной, столы техников, лаборантов и младших научных сотрудников. Исключением был рабочий стол проф. Л. А. Чубукова.

В большой комнате обсуждался широкий спектр вопросов – от организационных, научных до бытовых. Здесь шум стоял постоянно и не мешал совмещать техническую работу с разговорами. Проф. Л. А. Чубуков обладал на редкость удивительной способностью на фоне этого шумового «оформления»» спокойно работать, писать. Обсуждать работы приезжающих и приходивших к нему специалистов, аспирантов.

Моя самая ближайшая подруга со студенческих лет И. С. Глух обычно работала в этой комнате. С присущим ей природным юмором, она красочно, образно описывала присутствующих. В итоге определила эту комнату, как «зоопарк». В комнате были «прописаны» такие по настоящему заслуживающие уважения, давно работающие сотрудники, как Ванда Васильевна Панина, – бескомпромиссная, прямая, принципиальная, открыто эгоистичная, но в то же время справедливая. Всегда спокойной и рассудительной я помню Нину Ивановну Зудину, закрученную семейными проблемами Марию Калиничну Фролову. Все они прошли войну, знали жизнь!

Шум – это была неотъемлемая часть атмосферы большой комнаты. При появлении Б. Л. Дзердзевского все стихало мгновенно! Все начинали сосредоточенно работать. Общее впечатление менялось сразу на 180°. Несмотря на эти особенности – работа шла!

Вторая комната могла считаться интеллектуальной. Здесь работали только научные сотрудники. Они были намного старше нас, только что пришедших со студенческой скамьи. Все они были с большим жизненным опытом, особенно военных лет.

При первом посещении отдела мое внимание привлекла одна из присутствующих дам. Как я потом уже узнала – это была Ксения Васильевна Кувшинова. Нельзя было не обратить внимание на ее интересное, с тонкими чертами, интеллигентное лицо. Она была худенькой, элегантно одетой, очень привлекательной. В ней чувствовалась свобода и уверенность, позднее не без основания – авторитарность. К. В. Кувшинова приехала после войны в Москву из Ташкента, где она работала синоптиком. Там же защитила диссертацию и получила степень кандидата ф.-м. наук. В отдел климатологии она пришла в 1952 г. В последующие годы меня с К.В. связывали не только служебные, но и часто человеческие отношения. Она была старше меня на 12 лет, житейски мудрая, общительная, гостеприимная и хороший товарищ. От нее нельзя было отнять находчивость, остроумие, иногда язвительность, за что и называли ее «Белая головка». Анатолий Иванович Будаговский оценивал К.В. так: «К.В. умная, но ленивая. Могла бы защитить докторскую!»

В 60-е годы появилась в отделе не менее уважаемая Александра Сергеевна Чаплыгина, канд.ф.-м. наук. Она перешла из Института физики атмосферы, где была Ученым секретарем, и по личным мотивам с персональной единицей переведена на должность старшего научного сотрудника в отдел Б. Л. Дзердзеевского. А. С. Чаплыгина, владея тремя языками, оставила заметный след в географии особенно как переводчица двух книг по климатическим изменениям.

Культура и большой опыт работы К. В. Кувшиновой и А. С. Чаплыгиной в системе Главного Управления Гидрометеорологической службы (ЦИП-Центральный институт прогнозов), их личное знакомство с ведущими специалистами в этой системе сближали их с Б. Л. Дзердзеевским. В критические моменты, когда требовалась выработка политики действий в Институте, и в разных международных комитетах, Б. Л. Дзердзеевский приглашал К.В. и А.С., как ближайших советников. В такой же роли выступали А. П. Гальцов, Л. А. Чубуков, Г. Н. Витвицкий, А. И. Будаговский. Это был «мозговой центр» отдела климатологии. Замечу, все они прошли войну и пришли в ИГАН после ее окончания.

А. П. Гальцов был человеком светским, умным, остроумным. За это пострадал, заплатив за анекдот каким-то заключением еще во время войны. Он был связан с театральной, литературной жизнью Москвы, и часто посвящал нас в интересные события этого сообщества.

Мой первый доклад для конференции в г. Вильнюсе (1954 г.) попал в его руки. Ему было над чем поработать! Доклад прошел успешно. Молодых неопытных аспирантов – будущих кандидатов – А. П. Гальцов окрестил «абортированные», т. е. следовало понимать, как недоношенные. В первые годы А. П. Гальцов был в должности м.н.с. В 1959 г. им была подготовлена диссертация на соискание ученой степени кандидата наук. При защите на Ученом совете работа была признана как докторская. Такие случаи в Институте были крайне редкие. Гальцов говорил, придав юмористический характер этому событию: «Предзащитное обсуждение моей диссертации в отделе Климатологии и гидрологии состоялось 1 апреля, а защита на Ученом совете Института географии – в день солнечного затмения». Это была шутка, но в действительности даты и события совпали.