В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [184]

Несмотря на солидную разницу в возрасте почти в двадцать лет, меня связывали с Сергеем Сергеевичем многолетние теплые дружеские отношения, я испытывал к нему глубокое уважение. Он был привлекательным, но немногословным собеседником. С момента нашего знакомства он был мне очень интересен, сначала как геоморфолог, позже – как человек. Его отличала солидность, взвешенность решений и поступков. Я дорожил его мнением и советами в научных вопросах и в оценке людей и их поступков. Он всегда интересовался результатами моих экспедиций, вслед за мной проводил исследования в Монголии, наконец, рецензировал мои статьи и докторскую диссертацию. За стенами ИГАНа я видел его только один раз во время содержательной, полной интересных событий, поездки на Дальний Восток. Это была выездная сессия Академии наук СССР в 1965 г. под руководством вице-президента АН СССР А. П. Виноградова. Но, обо всем по порядку.

Зимой 1955 г. я, студент 5-курса геофака, был зачислен на временную работу в СОПС АН СССР и по поручению В. В. Никольской составлял геоморфологическую карту Зее-Буреинской равнины. Работал я в СОПСе, в правом крыле нынешнего ИГЕМа, и приходил в Институт географии АН СССР, в отдел геоморфологии, размещавшемся в 9-ой комнате напротив Дирекции, обсудить отдельные вопросы картографирования. Институт в те годы был небольшим, все его отделы размещались в одном здании, населявший его люд был общительным, дружным и веселым.

В отделе было много новых, интересных для меня ученых, таких как БАФ (Борис Александрович Федорович – зав. отделом), С. Ю. Геллер, В. Н. Кунин, Ю. А. Мещеряков и другие. Часто в отделе появлялся директор Института И. П. Герасимов, которого за глаза звали Кеша. Много было молодых геоморфологов: Б. А. Корнилов, Д. А. Тимофеев. Д. А. Лилиенберг, Н. С. Благоволин, И. Ю. Долгушин. Независимо от возраста, все они были, по моему первому впечатлению, очень активны, входили и уходили «двойками, тройками и целыми мастями», как говаривал мой любимый О’Генри, громко говорили на разные темы, обсуждали множество вопросов, не стеснялись критиковать директора, словом, вели себя непринужденно. Весь коллектив сотрудников Института обычно отмечал крупные праздники в актовом зале. В те годы уже начинались знаменитые, прогремевшие на всю страну институтские капустники. В зале заседаний накрывался П-образный в плане стол. Здесь всегда было дружно, весело. Застолье заканчивалось танцами. Сергей Сергеевич сидел рядом со своей женой, был общителен с окружающими, но вина не пил никогда. Надо ли говорить о том, что все мы, молодые сотрудники, уделяли должное внимание этой русской традиции… Я поинтересовался у его спутников по якутской экспедиции о причинах его воздержания и услышал любопытный ответ: «Он сам никогда не берет в рот спиртного, а его дед в царской армии получил медаль «За трезвость».

В будние дни в отделе геоморфологии в Институте я наблюдал много для меня неожиданного (даже привлекательного…). Помню, как Тимофеев с Благоволиным с самым серьезным видом обходили всех, собирая взносы. Кто-то поинтересовался: «На что?» Ответы были краткими и убедительными: «На день птиц» или «В фонд Мира». Это был чистейшей воды блеф, вообще-то попросту веселое вранье, но народ верил и сдавал. И вот среди этого буквально бурлящего отдела только один седой человек, сидевший у окна в дальнем левом углу комнаты, был молча погружен в работу. Казалось, он не слышал происходящего вокруг и ничего не видел кроме плотно исписанных округлым ровным почерком листов бумаги. Так, помнится, углубился в чтение рукописи своей пьесы кардинал Ришелье в романе А. Дюма-отца, когда на пороге его кабинета впервые возник юный д’Артаньян. Но героев Дюма не было, и огромного кардинальского стола не было, и была не Франция XVII в., а был отдел академического института, и была советская эпоха. И за обычным однотумбовым с фанерным покрытием столом, напротив окна, выходящего на стену смежного Почвенного института, с поразительным постоянством трудился Сергей Сергеевич Коржуев. Длинные седые волосы, бледное скуластое лицо, традиционный серый костюм и свитер – вот и все, что запоминалось в его облике. Он писал, внимательно читал написанное, переписывал строчку за строчкой, тщательно, педантично вычеркивая отдельные слова и предложения частым прямым заборчиком – узкой ровной гармошкой. Первое, что мне бросилось в глаза, это тщательность, скрупулезность и монотонность его работы. И умение доводить начатое дело до конца – я выше уже упоминал о его монографиях. Эти замечательные качества сопровождали его деятельность всю жизнь. И второе, постоянно присутствовала некоторая отрешенность, огражденность от происходящего вокруг, старательно поддерживаемая замкнутость в своей работе. Все это оказалось хотя и характерными, но лишь внешними чертами, манерой поведения, направленной на планомерную работу за письменным столом в отделе. Склонные к эпатажу некоторые молодые сотрудники не раз заявляли, что приходят в Институт не работать, а общаться. Так вот, Коржуев своим поведением показывал, что можно и нужно работать всегда, в любых условиях, а в Институте каждый обязан трудиться. С другой стороны эта особенность поведения, скорее всего, маскировала внутренние, происходившие в душе С.С. процессы. А они, как выяснилось через много лет, активно бурлили, если не бушевали в его душе и выплескивались наружу во время докладов, выступлений и особенно дискуссий. Коржуеву было далеко не безразлично происходящее в научной жизни отдела, и он обычно с жаром бросался в дискуссии. После таких вспышек он снова становился уравновешенным до флегматичности человеком. Этот стиль поведения нисколько не изменился даже, когда он женился на нашей же сотруднице Зинаиде Сергеевне Чернышовой.