В направлении Окна - [11]

Но больше на базу никто не вернулся. Группа Кергиани продержалась четыре с лишним часа и выполнила свою задачу — криптонам не удалось выйти на внутренний радиус трассы; еще через три часа на Ригль-18 — точнее, то, что от него осталось — подошел 121-й полк Маккензи, и командование в Стимфале было оповещено о том, что из шестидесяти защитников станции в живых обнаружен один человек. Так Холла впервые настигло то странное везение, которое ему потом не раз случалось проклинать. Он две недели проработал у Маккензи таким же заправщиком, и затем поворот истории прервал его военную карьеру и вернул жизнь в привычное русло.

Накануне неизбежно наступающей блокады Солнечной системы по международному телевидению выступил Дьердь Савориш — президент Леониды и неофициальный глава сходного со Стимфальским союза планет, образованного негуманоидными цивилизациями; отношения между Землей и Леонидой были сложными, зачастую алогичными, и на три четверти держались на ничем не объяснимой симпатии леонидян лично к маршалу Кромвелю. Именно вмешательству Леониды народы Валентины были обязаны тем, что Криптон не применил против них геофизического оружия. Теперь Савориш вновь взял слово.

Первый раз на памяти человечества вмешиваясь в ход стимфальских колониальных отношений, лидер объединения негуманоидных рас заявил, что в случае отказа руководства Программы заморозить контракт со Стимфалом и тем самым дать возможность войскам Кромвеля защитить Землю, Леонида через сорок часов объявляет войну и Криптону, и Программе.

По прошествии всего двух часов с ответной речью выступил директор Программы Идрис Колонна. Его выступление, мягко говоря, не являло примера дипломатической сдержанности. Досталось всем — и криптонам, которые оказались бессмысленными варварами, и леонидянам, которые лезут без разбора в чужие дела, и землянам, за чьи грехи приходится расплачиваться. В заключение Колонна сказал, что действие контракта приостановлено на два года, и уже в настоящий момент четыре из одиннадцати стимфальских флотов вышли в космос.

На следующий день Кромвель подписал указ об увольнении в запас всех добровольческих формирований; через полгода в Басре, сожженной дотла столице Криптона, был подписан акт о капитуляции, что было, надо сказать, жестом чисто символическим — от потерпевших поражение подпись ставил представитель Дархана, главного союзника Криптона, поскольку ни одного живого обитателя неразумной планеты к тому времени обнаружить не удалось. Если не считать ничтожного числа полумертвых и невменяемых, раскопанных позднее по бункерам, и небольшой части эмигрантов, в значительной степени ассимилированных, криптонская нация прекратила существование.

За три месяца до этих радостных событий, в Стимфале, на Ботвелл-сквер, был открыт монумент защитникам Ригля-18 — высокий гранитный «палец» с высеченными именами погибших. В торжественной речи на церемонии открытия Кромвель отметил «мужество заправщика Холла, который в течение трех часов маневрировал под огнем противника без всякого прикрытия».

Сам заправщик Холл стоял в это время возле него, смотрел на белую кромвелевскую гриву — не из-за нее ли его прозвали Серебряным Джоном? — летную куртку с маршальскими погонами, стариковские руки с рельефным плетением вен, и чувствовал себя глупо и не на месте, то и дело поправляя волосы — ветер с моря продувал осенний Стимфал — давно уже все позабыли, что этот город Пяти Космодромов был когда-то знаменитым морским портом, вторым Роттердамом.

Холла наградили, дали ему Солнечный Крест второй степени — как он понял, и как потом объяснял Анне, не за его собственные подвиги, но ради тех, кого увенчали посмертно хотя бы одного, но отметить прижизненно. Его таскали по всевозможным собраниям и банкетам, побывал он и на том, памятном, в Институте Контакта.

Нет, подумал Холл, проезжая мимо дорожного щита с надписью: «Брно — 5 км», там был разговор с Овчинниковым Это отдельно. Это потом.

По возвращении на Землю Холл и ахнуть не успел, как его с необычайной вежливостью, но исключая всякую возможность отказа, повезли в Сванетию, горный край сказочной красоты — родину Отара Кергиани. Там, в огромном то ли храме, то ли ритуальном зале, при колоссальном стечении народа устроили одновременно суд и тризну.

Это сборище, очень строгое по виду и очень трогательное по сути, потрясло Холла. На стене висела трассовая схема, и по ней ему пришлось рассказывать, как разворачивались события и что говорил командир; поднимались фантастического вида старики, некоторые даже при кинжалах, и высказывались, как, по их мнению, следовало поступить — Холл напряженно слушал синхронный перевод. В конце концов было решено, что и Отари, и уважаемый гость, несмотря на отдельные тактические неточности, в целом вели себя верно и мужественно, и лишь одно горько и прискорбно — что нет возможности похоронить героя в земле его предков.

Уже стемнело, когда холодным сентябрьским вечером в Праге, на площади Академии, Холл вышел из такси, взял чемодан и под прерывистой мелкой моросью зашагал к дому. Поднявшись к себе, он отпер дверь длинным ключом и вошел в мастерскую, погруженную во тьму; дважды налетев на стулья, подошел к столу, зажег привинченную к краю лампу и, не снимая пальто, закурил.