В начале было воспитание - [103]

Жизнь Сильвии Плат была не тяжелее жизни многих миллионов людей. Правда, из-за чрезмерной чувствительности Сильвия гораздо сильнее страдала от периодически возникавших фрустраций, но и в минуты радости испытывала гораздо более яркие ощущения. Но в отчаяние она приходила вовсе не из-за этого, а потому, что не с кем было поделиться своими горестями. В письмах к матери она уверяла, что у нее все в порядке. Подозрение, что мать просто отказалась публиковать другие письма, едва ли оправданно. Ведь Сильвия не могла написать других писем, полагая, что мать нуждается в оптимизме дочери, который должен подтверждать правильность ее жизненной позиции, если же дочь откровенно поделится в письмах своими бедами и печалями, то мать просто умрет. Если бы Сильвия могла открыто высказать в письмах свое негативное отношение к матери и заявить, что в жизни у нее далеко не все благополучно, она бы никогда не покончила с собой. Если бы мать осознала, что никогда не понимала дочь, фактически оказавшуюся на краю пропасти, и испытала скорбь в этой связи, то она никогда бы не издала сборник писем дочери. Ведь тогда изданные ею самой письма доставили бы ей невыносимую боль. Но Аурелия Плат испытывала чувство вины, и письма призваны были доказать, что она невиновна. Примером такого самооправдания является следующий фрагмент из ее предисловия:

«Следующее стихотворение Сильвия написала в 14 лет. Она рисовала натюрморт, и когда закончила рисунок, то сразу же показала его нам. Уоррел, Грэмми и я были просто поражены. Тут в дверь позвонили, Грэмми сняла фартук, машинально бросила его на картину и пошла открывать дверь. Увидев, что весь рисунок смазался, Грэмми чуть не заплакала, но Сильвия сказала ей: „Не бери в голову, я сделаю все заново“. В тот же вечер она впервые написала стихотворение с трагедийным подтекстом „Я думала, что я неуязвима“, которое и было инспирировано описанным событием.

Я думала, что я неуязвима,

Что боль меня боится,

Страдание мне чуждо,

Душа моя свободна,

Словно птица.

А солнце грело в марте — просто чудо!

И мысль моя, лилово-золотая, —

О радости! Но и об острой сладкой боли,

Что с радостью повенчана навеки,

Не забываю.

Душа моя взмывает выше чайки

В прозрачные просторы поднебесья,

Крылом касаясь купола небес —

От легкости полета мир прекрасен,

Как песня.

(Как слабо все же сердце человека —

То лихорадочно трепещет, бьется,

То, словно чуткий музыкальный инструмент,

Стеклянным звоном плачет, то смеется.)

Вдруг мир стал серым, будто дождь осенний,

И счастье улетело в никуда.

И пустота, щемящая, глухая,

Жестоко меня за руки хватала —

И тогда —

Разорваны серебряные нити,

И небосвод разбился золотой...

И руки, что меня давно хранили,

Застыв, рыдали от такой потери, от боли той.

(Как слабо все же сердце человека —

Но мудрости итог в своих глубинах прячет,

Как инструмент, звучит и как кристалл, сверкает,

То, радуясь любви, безудержно смеется, то плачет.)

Мистер Крокет, обучавший Сильвию английскому языку, показал стихотворение одному из своих коллег, который сказал: „Даже не верится, что такое юное создание способно на такие переживания“. Когда я передала эти слова Сильвии, она шаловливо улыбнулась и сказала: „Пусть каждый толкует стихотворение на свой манер. Это его право“» (Plat, 1975, S.28).

Если такой чрезмерно эмоциональный ребенок, как Сильвия, чувствует, что для ее матери жизненно важно считать, что причиной страданий дочери стала нелепая история с натюрмортом, а не разрушение подлинного Я девочки, лишенной возможности в разговоре с матерью выразить свои подлинные переживания, она будет тщательно скрывать от нее свои подлинные ощущения. После прочтения писем Сильвии начинаешь это понимать. Строки стихотворения «Стеклянный колокол» (1978) позволяют почувствовать подлинное Я Сильвии, погибшее в результате ее самоубийства. А вот мнимому Я мать воздвигла памятник, издав книжку писем дочери.

После прочтения этих писем становится ясно, что такое суицид. В ряде случаев это единственно возможный способ выражения своего подлинного Я. Многие родители поступают так же, как и мать Сильвии Плат. Они отчаянно пытаются вести себя «правильно», и поведение их детей должно подтвердить, что они хорошие родители. Они пытаются «правильно воспитывать детей», т.е. давать им не слишком мало и не слишком много, стремятся к тому, чтобы дети были послушными, чтобы у них выработалось чувство долга. Но тем самым они лишают себя возможности понять, что творится в душах их детей. О какой эмпатии может идти речь, когда я всецело одержима желанием быть только хорошей матерью и не думаю больше ни о чем! Естественно, ребенок не может встретить у такой матери никакого сочувствия. Вот несколько примеров неправильного поведения родителей.

Зачастую родители упорно не замечают фрустрации ребенка, т.к. их самих с детства приучили не воспринимать это состояние всерьез. Но иногда они просто делают вид, что ничего не замечают, искренне полагая, что это лишь на пользу ребенку.

Порой они пытаются убедить его не верить собственным глазам и ощущениям и ни в коем случае не полагаться на опыт первых детских лет. Они думают, что дети, узнав правду, будут страдать нервными расстройствами, но не понимают, что неврозы возникают именно из-за невозможности узнать правду. Вот один пример: младенца, который из-за врожденной патологии не может сам сосать грудь, связывали по рукам и ногам и кормили насильственно. Мать затем из самых лучших побуждений скрывала эту «тайну» от своей взрослой дочери. Но ведь подсознательно дочь всегда помнила о способе кормления, напоминавшем пытку, и это не могло не найти выражения в симптомах расстройства ее психики.