В Мраморном дворце - [90]

Когда я пришел к Татиане, она сидела в Пилястровом зале и была очень спокойна. Слава Богу, она очень верующий человек и приняла постигший ее тяжкий удар с христианским смирением. Она не надела черного платья, а надела все белое, что как-то особенно подчеркивало ее несчастье.

В тот же день вечером была панихида в церкви Павловского дворца, на которую приехали их величества с великими княжнами и много публики. Отец, конечно, не мог присутствовать на панихиде.

Татиана уехала с Игорем на Кавказ, на похороны мужа. Костю Багратиона похоронили в старинном грузинском соборе, в Мцхете. Я провожал Татиану на станцию.

Когда я был у знакомых под Лугой, мне сообщили по телефону, что отцу нехорошо. Это было 2 июня. Я моментально заказал экстренный поезд из луги до Александровской станции. Поезд очень быстро, без остановок, примчал на Александровскую станцию, где меня ждал большой автомобиль родителей. Увы, шофер Ланге мне сказал, что “нашего благодетеля не стало”.

Таким образом, от него первого я узнал о кончине отца. Было очень тяжело, но в первые минуты как-то не осознаешь своего горя. Когда я вошел в переднюю Павловского дворца, дяденька и тетя Оля спускались по лестнице. Мы обнялись.

Матушка сидела у себя в кабинете, рядом с кабинетом отца, и писала. Мы обнялись с ней. Она была спокойна, но в тяжком горе.

Отец лежал на постели в своем кабинете в стрелковой малиновой рубашке. Я, как полагается и как учил меня сам отец, сделал два земных поклона перед его прахом, приложился к нему и снова сделал земной поклон. Я не могу описать свои чувства в это время, потому что они были очень сложны.

Первая панихида состоялась до моего приезда, в присутствии государя и государыни.

Я просил мою сестру Веру описать, как произошла смерть отца, потому что в это время она была одна с отцом в его кабинете. Я привожу здесь выдержку из ее письма от 1941 года:

“Помню, что вечером тетя Оля читала папа′ и мне по-русски, кажется, чтобы ознакомить меня с русской словесностью. Папа′ лежал в постели после последнего припадка грудной жабы. 15 июня мы с папа долго ждали тетю Олю, которая задержалась в своем лазарете при операции раненого. Я сидела на диванчике, который стоял у рояля, перед вольерой, знаешь, в большом уютном кабинете папа′ в Павловске. Как сейчас помню книжку “Хитролис”, русский перевод Гете “Рейнеке Фукс”. Вдруг я слышу, что папа′а задыхается. Послушав три, четыре раза эти страшные звуки одышки, я стремглав бросилась к мама′ в спальню, где она примеряла новое цветное платье, вероятно, для Осташева, куда мы собирались ехать, так как папа′ было уже гораздо лучше и он поправлялся после очень сильного припадка грудной жабы. В такие минуты страха человеку даются особые силы. Мама′ никогда не могла понять, каким образом я так быстро смогла открыть тяжелую дверь с зеркалом и зелеными растениями перед ней, дверь между кабинетами папа′ и мама′. Прибежав к мама′, я, запыхавшись, закричала: “Папа′ хат кейне луфт!” Мама′ побежала за мной, но все уже было кончено. Она позвала Аракчеева (старый камердинер отца), который с глупой улыбкой не двигался с места, вероятно, оцепенев от ужаса”.

Вере в это время было девять лет.

Матушка любила отца от всего сердца, нежно и глубоко. Она была искренно верующая, и ее вера была главной опорой в ее безысходном горе. Она в тот же день вызвала к себе пастора и причастилась.

На следующий день дяденька отправил меня к государю в Царское Село спросить указаний, во что одеть отца: в мундир или китель. Отец завещал похоронить себя в форме 15-го Гренадерского полка. Приехав в Александровский дворец, я просил доложить о себе государю. Он принял меня в своем кабинете и приказал одеть отца в китель.

От государя я заехал к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу, тоже по поручению дяденьки, чтобы спросить, следует ли надевать на отца Георгиевский крест. Бенкендорф сказал, что Георгиевский крест надевать не надо. Бенкендорф жил в Большом Царскосельском дворце, в так называемом Лицейском флигеле, в котором в первые годы своего существования помещался Императорский Александровский лицей и в котором жил Пушкин, будучи лицеистом.

Отца бальзамировали в антресольном помещении, рядом с кабинетом императора Павла; в этом помещении, кажется, была его камердинерская. Доктора обнаружили в сердце язву. Теперь стали понятны слова отца, что иной раз он ощущает “раны в сердце”. Впрочем, он редко жаловался на свои страдания и все таил в себе.

После одной из панихид в кабинете отца дяденька, братья и я, чины нашего двора, положили отца в гроб. Гроб перенесли во второй этаж в великолепную ротонду. Ровно за год до того родители давали в ней парадный семейный обед в честь приезжавшего в Петербург Саксонского короля.

В изголовье отца поставили три флага: адмиральский, вице-адмиральский и контр-адмиральский, так как отец числился в Гвардейском экипаже. По обеим сторонам гроба стояло дежурство от военно-учебных заведений, а также от частей, в которых отец числился.

К сожалению, тело отца плохо набальзамировали, и выражение его лица изменилось.

Он был покрыт золотым парчовым покрывалом, отороченным горностаем. Вокруг гроба стояли паникадила с зажженными свечами. Обстановка была очень торжественная. Во время одной из панихид конногвардеец, стоявший часовым у гроба с винтовкой за плечом, упал в обморок.