В Москве полночь - [44]

Во всем городе, кажется, не осталось ни одного дома, не тронутого снарядом или огнем. Лишь на окраине, в старой части столицы, все так же поднимались к небу нерушимые стены древней цитадели из окаменевшего сырца и речных обкатанных камней. Крохотные глазки бойниц на сторожевых башнях равнодушно смотрели вниз, на руины нового города.

Неподалеку от цитадели мерно месил винтами воздух «крокодил». Резкий ветер шевелил короткий чубчик генерал-майора Кулика. Федосеев потолкал Кулика в бок и вздохнул:

— Смотри, Саня… Я на тебя надеюсь. Будут проблемы — немедленно докладывай.

— Какие проблемы, Роман Ильич! — гаркнул Кулик, перекрывая шум винтов.

— Не надо, — поморщился Федосеев. — Не хвались, идучи на рать…

Взлетели. Город внизу опрокинулся, потонул в голубоватой дымке, милосердно скрывшей шрамы и ожоги. А потом Шаона исчезла за рыжими холмами. Еще несколько минут стремительного гула — и они сели на аэродроме, неподалеку от белого «ЯКа».

— Будем прощаться, Роман Ильич? — спросил Седлецкий. — Извините, если что не так…

— Остаетесь, значит? — покивал генерал.

— Остаюсь. Привет Москве!

Генерал не спешил выходить из вертолета, хотя молодой капитан успел выбросить трап и руку предупредительно протянуть. Лицо Федосеева, чуть тронутое седой щетиной, поблескивавшей на солнце, казалось, постарело, пока они добирались до аэродрома.

— Зачем это вам, Алексей Дмитриевич? — спросил генерал тихо. — Вы же умный человек, ученый…

— Работа такая, — сразу понял вопрос Седлецкий. — Такая служба, Роман Ильич.

— Не завидую, — сказал Федосеев. — Грязная у вас работа, уж не обессудьте. Я понимаю… и это нужно. Но вам-то зачем?

Генерал, не прощаясь, грузно спустился по лесенке. Седлецкий загадал: если Федосеев оглянется, то все будет нормально. Однако генерал шел по горячей бетонке, не оглядываясь. Капитан тащил за Федосеевым желтый саквояж. Уже поднялись по трапу, уже скрылись в самолете… Вскоре показался капитан и сбежал на бетон.

— Летим, — сказал Седлецкий вертолетчику. — Шампанского не будет.

…Лопатин, кажется, так и не выходил из кабинета со вчерашней ночи, когда дивизия пережила налет партизан. Он поднял взгляд на Седлецкого и криво улыбнулся:

— Ага… Будем дальше сотрудничать, Алексей Дмитриевич.

— Будем, — кивнул Седлецкий. — Карты подготовили? Отлично. Давайте посмотрим, где удобнее пускать в дело ваших ребят после бомбежки… Приказ получили?

— Получил, — сказал Лопатин, осторожно переставляя на столе стакан с карандашами. — Его подписал генерал-лейтенант Ткачев. Приказ, говорю, есть приказ… Но вопросы остаются! Вы ведь в Афгане работали, Алексей Дмитриевич? Ну, вот… Я там, правда, не был, но некоторые наши офицеры… сподобились. Рассказывали кое-что. В общем, не кажется ли вам, что все это уже было?

— Вполне допускаю, — неохотно сказал Седлецкий. — Ничего нового, заметьте, в мире не происходит. Обязательно что-то где-то уже было. Или будет.

— Да не язвите, Алексей Дмитриевич! — поморщился Лопатин. — Нам же с вами… Вместе! Понять хочу.

— Вы только что о приказе помянули, Константин Иванович, — нахмурился Седлецкий. — Вовремя вспомнили, ей-богу. Все очень просто: или выполняешь приказ, или снимаешь погоны, чтобы другим не мешать. Какие еще вопросы?

— Да… Вопросов больше нет. Впрочем, еще один, если позволите. Вы с нашим командиром знакомы?

— Так, шапочно.

— Можете передать там… кому положено: дивизия здесь не останется. Пусть командарм сам расплачивается с друзьями. Это им на руку уничтожение партизан. Как только обеспечим себя горючим по полной норме… Уйдем! Не будем снимать погоны, не дождетесь. И пусть у нас на дороге никто не становится. Даже президент!

— Хорошо, — помолчав, сказал Седлецкий. — Передам.

— Даже президент!

— Я понял, понял… Даже президент.

21

Казалось, последние события никак не повлияли на жизнь Сурханабада. Все так же вспыхивали в скверах фонтанчики над зарослями роз, дымили шашлычные. На деревянных широких помостах, супах, прикрытых пыльными коврами, сидели за бесконечным чаем старики. В арыках плескалось солнце и ветви кудрявых ив. Все так же шумел центральный рынок неподалеку от площади Чор-Минор. По-прежнему, азартно сигналя и не уступая друг другу, носились по улицам таксисты.

Однако вся эта привычная жизнь текла в центре старого города, обозначенного высокими иглами четырех минаретов. Они-то и дали давным-давно имя площади. По вечерам в новых районах группами ходили мужчины с ружьями и дубинками — отряды самообороны. За свои дома они дрались ожесточенно. Многочисленные банды мародеров в такие кварталы предпочитали не соваться. Не в диковину стали на улицах брошенные и сожженные автомобили, разбитые витрины магазинов, забранные досками или заложенные кирпичными штабелями. На том же центральном рынке по дешевке можно было купить калашник с обоймами и ручные гранаты Ф-1. А если знать, у кого спрашивать, то можно договориться о поставках «Стрел» или их аналогов «Стингеров», незаменимых в стрельбе по воздушным целям.

На перекрестках, иногда прямо на клумбах и в скверах, по вечерам застывали танки с российскими флагами на башнях. Расчехленные пулеметы смотрели вдоль улиц. Российская армия пока не ввязывалась в противостояние оппозиции и сторонников президента. Командующий российской группой войск чуть ли не каждый вечер обращался по телевидению с разъяснениями, что армия служит гарантом разъединения противоборствующих сторон и никогда не будет угрожать мирному населению. Но от этих разъяснений мирному населению спокойнее не становилось.