В море погасли огни - [42]

— Идите.

Бригадный комиссар что-то пишет. Его круглая, коротко остриженная голова низко склонена над бумагой. Радун — бывший работник Главного политуправления: руководил флотской комсомолией. Мы с ним ровесники, поэтому я держусь при нем, как привык держаться в комсомоле. А это ему не нравится. Он умен, но заносчив, не похож на комиссаров, которых мы знаем по литературе и кино. Не отрывая глаз от бумаги, Радун сердито спрашивает:

— Что у вас там загорелось?

— Горит газета, — отвечаю я. — Второй день лежит сверстанная и ждет разрешения на выпуск.

— Сейчас не до многотиражки… Решается судьба Ленинграда. Разве не сказали, что я занят! — оторвавшись от бумаги, повышает голос Радун.

Его воспаленные глаза мечут искры. Но я не тушуюсь и говорю:

— Именно в такой момент газета должна воодушевлять бойцов. Если вы не имеете возможности прочитать, поручите кому-нибудь другому.

— Вы что — пришли меня учить?

— Нет. Я лишь говорю о том, что должен знать каждый политработник.

Радун вскакивает. Он готов крикнуть: «Кругом, марш!» Но сдерживает себя и холодно говорит:

— Оставьте оттиски… Вызову, когда понадобитесь.

Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и ухожу.

Военный человек должен уметь подавлять в себе неприязнь к иному начальнику, даже когда его распирает от возмущения. Если он забывает об этом — йотом сожалеет. Я еще не научился вести себя соответствующим образом.

Комиссар вызвал перед ужином. Я пришел к нему подтянутым, чтобы не дать возможности придраться. Радун, казалось, забыл о недавней стычке. Возвращая подписанные оттиски, он как бы невзначай говорит:

— Маловато у вас боевых эпизодов. Видно, потому, что не бываете в море. Недостаток надо исправить. Оденьтесь по-походному, сегодня пойдете на МО-412 с десантом.

При этом пытливо посмотрел на меня. Радун думал, что я начну отбиваться от опасного похода. Но у меня не дрогнул ни один мускул на лице, я лишь спросил:

— Разрешите узнать задачу десанта и где мне придется высаживаться?

Радун охотно объяснил, что катерам нашего соединения приказано скрытно перебросить десантников на петергофский берег. Тут же принялся рассказывать, какие бойцы отобраны из добровольцев на кораблях и в учебном отряде. По его словам, это были богатыри. Цель ночной операции — отвлечь как можно больше сил противника и очистить южное побережье, чтобы по Морскому каналу могли беспрепятственно ходить корабли.

— А для воодушевления скажите бойцам, что одновременно с суши, с севера и юга, ударят пехотинцы девятнадцатого стрелкового корпуса, — посоветовал он. — Танкисты со стороны Ленинграда прорвут линию фронта и соединятся с десантом. Самому вам незачем высаживаться. Вернетесь назад. Ясно?

— Вполне, — сказал я и, разъяренный, ушел от него.

И вот сейчас сижу и думаю: «Зачем он меня посылает, раз не надо высаживаться и воевать? Для укрощения строптивости? Или проверка выдержки и смелости? Ладно, в пылу боя я же могу увлечься и уйти с десантом? В порыве мало ли что бывает. Пусть останется Радун без редактора».

Если не судьба воевать дальше — прощайте, мама, Валя, сынка!

Эту тетрадь прошу передать брату Александру. Он сейчас партизанит в лужских лесах.

6 октября. Вернулся с моря окоченевшим. Прочел последнюю запись, и стало неловко: распрощался, оставил завещание, а все прошло без единой царапины, и никуда я не делся.

Вчерашний вечер выдался холодным. Дул резкий ледяной ветер. На мокрых мостках выступала изморозь.

«Что же надеть? — размышлял я. — Если катер подобьют и мы очутимся в воде, то лучше быть в такой одежде, которая легко снимается. Впрочем, ни одетым, ни голым в ледяной воде много не наплаваешь. Лучше быть в теплом».

Одевшись по — походному и вооружившись пистолетом «ТТ», я отправился на морской охотник.

Почти в полночь пять катеров МО вышли из кроншлотской бухточки и затемненными направились к ленинградской пристани.

В море не было ни огонька, только на стрельнинском и петергофском побережье время от времени взлетали ракеты. Ветер стихал, но был каким-то остро пронизывающим. Впередсмотрящие невольно поеживались. Меня тоже пробирала дрожь.

У ленинградской пристани скопилось двадцать пять «каэмок» — деревянных катеров, на которых можно было разместить по взводу десантников, — два бронекатера с шестидюймовыми пушками, штабной ЗК. и шесть больших шлюпок. Здесь не разрешалось громко разговаривать, подавать звонки и другие сигналы. Погрузка шла в темноте. Только изредка доносились звяканье железа о железо, поскрипывание дерева и приглушенные голоса боцманов.

Все получили строгое предупреждение: в море не курить.

На «каэмках» разместили пять рот десантников. Все они одеты во флотские бушлаты и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги.

Моряков собирались одеть в защитную армейскую форму, но они стали доказывать, что бескозырки и черные бушлаты для ночного десанта больше подходят.

— А в тельняшке теплей, — уверяли они. — Она привычней нашему брату.

— Ну, если привычней, оставайтесь во флотском, — согласилось начальство.

Первыми двинулись в путь пять «каэмок». Они обязаны были в случае необходимости прикрыть десантные суда дымовой завесой.