В моих руках - [57]

Когда мы закончили со швами, анестезиолог спросил: «Что вы там делаете, ребята? Его давление резко упало». Я посмотрел на монитор: 60 на 30!? Анестезиолог повторил: «Ребята, вы на что-то давите?» Я ответил: «Нет, мы просто зашили живот, но что-то явно пошло не так». Мы с ассистентом немедленно перерезали швы, потому что я предположил, что какой-то сосуд начал кровоточить.

Ничего. Край печени и вся брюшная полость были сухими, как пустыня Мохаве летним утром. Ни активного кровотечения, ни сгустков, ничего, что могло бы объяснить быстрое падение артериального давления. Анестезиолог воскликнул: «Ребята, у нас большие проблемы».

Это еще мягко сказано. На мониторе цифры артериального давления упали до нуля, а частота сердечных сокращений, которая составляла 70–75 уд. в мин, в течение секунды снизилась с 40 до 20, а затем и до 0. На ЭКГ пошла изолиния. Это состояние называется асистолия – отсутствие измеримой электрической активности или функции сердца. Я приступил к сердечно-легочной реанимации (СЛР). Анестезиолог объявил экстренную ситуацию, созвав медсестер, вспомогательный персонал и врачей в операционную. Спокойная, размеренная и приятная обстановка сменилась криками, заказом лекарств, мучительным размещением дополнительных внутривенных катетеров, экстренными анализами крови. Я продолжал качать больного.

Спустя 15 минут, после того как мне несколько раз приходилось меняться с другими врачами, чтобы отдохнуть и опять приступить к реанимации, я понял, что семья пациента не в курсе происходящего. По плану я уже должен был выйти к ним. Я крикнул медсестре, чтобы она дала им знать, что у нас серьезная проб– лема и что я постараюсь прийти в комнату ожидания как можно скорее.

Представьте, как это сообщение испугало семью пациента. Медсестре было нелегко его даже озвучить. Предыдущая информация, что все было «великолепно», вселила в них определенную уверенность. А теперь ситуация резко поменялась.

Мы пытались оживить пациента еще около 45 минут, следуя всем протоколам реанимации, при этом врачи качали его по очереди. Я даже прошел через разрез на брюшной полости, открыл перикард – сердечную сумку и массировал само сердце. К сожалению, оно не заработало, и артериальное давление так и не появилось.

Через час один из анестезиологов подошел сзади, мягко похлопал меня по плечу и сказал: «Думаю, пора остановиться». Я увидел на мониторе изолинию и отсутствие давления. Все еще ошеломленный, я посмотрел на настенные часы и констатировал время смерти больного. Шум в операционной резко утих. Я прошел мимо всех, кто пришел помочь моему пациенту, но никто не решался посмотреть мне в глаза. Я снял одноразовый халат, перчатки и маску и выбросил их. Надев белый халат, который висел на крючке возле моего шкафчика, я медленно пошел к родственникам. Им позвонила медсестра и перенаправила в кабинет для консультаций. Я вошел, закрыл дверь и сказал: «Мне очень жаль, но он умер. Все шло хорошо, но в конце операции его сердце внезапно остановилось».

Жена пациента и его дочери начали громко рыдать уже на последних моих словах. Весь воздух, казалось, покинул кабинет, а его стены будто начали сдвигаться. Я присел на корточки перед женщинами и попеременно брал их за руки, тщетно пытаясь утешить. Прошло нескольких минут, они успокоились и начали задавать мне вопросы.

«Что случилось?» «Как это произошло?» «Что пошло не так?» «Мы думали, что все идет хорошо, что изменилось?» «Почему это случилось?» Сотня разных «что, как и почему». Я тоже был потрясен и ошеломлен, но пытался сохранить самообладание и профессиональную выдержку. Думаю, что мой голос был даже слишком монотонным. Я полностью описал, что произошло, и признался, что не знаю и не понимаю, почему его давление так резко упало в конце операции. Ситуация резко ухудшилась менее чем за 45 секунд.

В кабинете мы провели около часа. Иногда мы сидели тихо, без слов, иногда я отвечал на вопросы, которые начали повторяться. Но женщины имели на это право. В конце разговора мне пришлось завести сложную тему – попросить разрешение на вскрытие. Я как можно деликатнее попытался объяснить, что это исследование даст возможность понять, что пошло не так и почему операция, которая протекала без проблем и с минимальной кровопотерей, закончилась катастрофой. Семья обменялась взглядами, и жена пациента кивнула. Я вручил каждому из присутствующих копию моей визитной карточки вместе с номером кабинета и моим мобильным и попросил их звонить мне в любое время, если у них возникнут какие-либо вопросы.

Я был подавлен. У меня никогда раньше на операционном столе не умирали пациенты. Слава богу, больше это не повторялось, но одного раза вполне достаточно, чтобы оставить в душе мрачный осадок. В ту ночь я не смог заснуть. Часами я прокручивал все события снова и снова, пытаясь объяснить страшное происшествие. Я встал с кровати, подошел к кухонному столу и проговорил каждый свой шаг, но так и не смог вспомнить каких-либо необычных интраоперационных явлений или технических ошибок. Я проиграл в памяти каждый разговор с этим больным. Что я пропустил и не спросил? Были заданы все стандартные вопросы о боли в груди, сердечных заболеваниях, затрудненном дыхании, снижении толерантности к физической нагрузке. Все ответы были отрицательными. Я вспомнил дословно фразу пациента, которую он произнес на первой же консультации: