Понедельник, 4 августа
Мне страшно. Официально я считаюсь взрослым, то есть должен платить налоги и беспокоиться, не начал ли лысеть, но мне все равно страшно. Я как будто замер у распахнутого люка аэроплана, готовясь к прыжку, и не знаю, откроется парашют или нет, а даже если он откроется, мне все равно предстоит кувыркаться в воздухе с желудком, подступившим к горлу, и мечтать, чтобы это поскорее закончилось. И главное – мне некого винить, кроме самого себя.
Я сам поставил галочку в графе «медицина», когда заполнял анкету в школе. Если бы я промахнулся и отметил «журналистику», то сейчас посиживал бы за компьютером и размышлял, где купить латте повкуснее, а не занимался бы глистами и проказой. Т. С. Элиот ошибался: «жесточайший месяц» – не апрель, а август. Именно в августе выпускники медицинских колледжей по всей стране, проснувшись поутру, осознают страшный факт – теперь они доктора, – и на практике знакомятся с тем, что это означает.
Учеба была для меня чем-то вроде долгих каникул, в которые эпизодически вклинивались случайные больные. К экзаменам, конечно, пришлось попотеть, заучивая целиком толстенные книги, чтобы потом извергнуть их содержимое в пропахшей потом аудитории, едва держась на ногах, трясущихся от опасной комбинации энергетиков и тройных эспрессо. Но в целом, шесть лет в университете я провел довольно приятно. Это было похоже на игру в доктора. На Рождество, когда одна за другой следуют семейные вечеринки, все смотрят на тебя с теплотой, – «О, он учится на врача», – с неба звучит ангельский хор, а ты источаешь божественный свет, озаряющий лица восторженных почитателей. Люди любят врачей, точнее, свое представление о них. Еще им нравится мысль о наличии знакомого врача, хотя в целом медики – скучнейший народ. Они вечно вымотаны, постоянно на все жалуются и говорят исключительно о работе. Однако студент-медик представляет собой этакий славный компромисс: все плюсы будущей профессии, но без мешков под глазами и долгих телефонных разговоров о том, как Национальная медицинская служба катится по наклонной, и что, если заставить людей платить за лечение, они поймут, чего лишились, и сразу заткнутся.
В такой вот благостной обстановке я и провел шесть лет, наслаждаясь статусом «почти» доктора. Я ни разу не дежурил ночью. Не ставил диагнозов. Собственно, я за всю жизнь не выписал ни одного рецепта. Но завтра утром все изменится. Потому что с этого момента я начинаю работать врачом. И мне очень страшно.
Вторник, 5 августа
Я рассчитывал немного на другое. Количество жертв: ноль. Это обидно, ведь я уже настроился на то, что из-за меня кто-нибудь умрет, и я на первой же неделе вычеркну этот пункт из списка. Спишу все на невезение, преследующее новичков, и начну с чистого листа. Через пару месяцев об этом никто и не вспомнит, и можно будет рассчитывать на хорошие рекомендации. Идеально.
В действительности же не только никто не умер, а мы вообще не увидели ни одного пациента. Весь день нас инструктировали о самых скучных вещах, какие только можно вообразить, и которые, как нетрудно догадаться, нам все равно не понадобятся. Сначала мы попали к очень энергичной даме по имени миссис Крук, глаза которой наполнялись слезами всякий раз, когда ей задавали вопрос. Довольно быстро стало ясно, что она только прикидывается энергичной и собранной, в действительности находясь на грани нервного срыва. В какой-то момент, когда мы пили кофе, кто-то поинтересовался у нее, где ложки. Миссис Крук покраснела, как свекла и задышала так часто, что я испугался, как бы она не потеряла сознание прямо у нас на глазах, но тут, к счастью, ложки нашлись: в мусорной корзине. Этой женщине, несмотря на полную неспособность осознать, кто мы вообще такие и что делаем в ее кабинете, предстояло быть нашим связующим звеном с администрацией госпиталя.
После беседы с миссис Крук седые мужчины в серых костюмах провели с нами инструктаж по технике безопасности. Не распыляйте содержимое огнетушителя на пациентов, особенно если огнетушитель – пенный. Если во время обхода чувствуете, что вас сейчас стошнит, пользуйтесь мусорной корзиной. Если собираетесь покончить с собой, не делайте этого на территории больницы.
Более-менее любопытным (я использую это слово в самом широком смысле) оказалось занятие по «личной защите на рабочем месте». Вел его некто Даг, бывший десантник, уволившийся из армии, видимо, по причине необходимости сдерживать свои садистские наклонности, и устроившийся на работу в Национальную службу здравоохранения инструктором. Он объяснил нам, что мы можем и чего не можем делать, если поведение пациента представляет для нас угрозу. Нет бы настроить нас на позитив! Все занятие он потирал свои бицепсы и поигрывал мышцами груди, пялясь при этом на бюст дамы, сидевшей в первом ряду. По глупости я в какой-то момент поднял руку, чтобы отпроситься в туалет, и только тут сообразил, что он просит выйти вперед волонтера. В следующий миг я уже валялся на полу на мате. Пока я пытался вырваться, сначала краснея, а потом синея, ко мне снизошло осознание: вот так я и умру, в тисках тупоголового громилы, в одноэтажном панельном корпусе окружной больницы. «Воздуха!» – хрипел я в его волосатую подмышку, где оказалась моя голова.
