В мире подлунном... - [98]

Но то было в Исфахане, а тут — преддверье Газны, столицы всемогущего султана Махмуда!

Всадники — впереди — пересекли глубокий овраг, свернули направо, исчезли в арчовой роще.

Еще немного пути, и роща заметно поредела, перешла в широкие поляны. На одной из них Ибн Сина увидел большие синие шатры и множество шалашей из камышового тростника.

Здесь и там сарбазы боролись, учились обращению с пиками и саблями, пускали в мишени стрелы из луков. Клубы дыма и пара поднимались над поляной — готовили пищу.

Воин, который привез Ибн Сину, повернул коня к огромному синему шатру, где у входа стояли два сарбаза с обнаженными мечами. Воин спешился, расстегнул — перед глазами стражи — воротник чекменя, показал висевший на шее синий треугольник. Тут же его пропустили в шатер. А вскоре он явился обратно, поклонился Ибн Сине, все еще сидевшему на коне, сказал:

— Наш пири муршид[86] ждет вас! Милости просим, великий исцелитель!

Ибн Сина с помощью Абу Убайда слез с коня, на мгновение задержался у порога, приводя в порядок одежду. Почему-то волнуясь, вошел в шатер.

В углу просторного и высокого шатра на камышовой циновке, лицом к кыбле, сидел на пятках высокий человек. Замотанная в тряпье левая рука его на синей подвязке свободно свисала на грудь, согнутая в локте. Вместо обычного молитвенного коврика на полу была разостлана синяя подстилка. Над молящимся на крючках в кошмяной стенке висели синий халат, синяя чалма, щит, сабля, а также синий кожаный колчан со стрелами.

Человек, свершавший намаз, к вошедшим не обернулся. Ибн Сина молча остановился у порога. Всмотрелся в молящегося. Да, да, то был вчерашний рассказчик. То был проклятый улемами десять лет назад в соборной мечети Исфахана! Имам Исмаил Гази!

Ибн Сина вспомнил! Квартал исфаханских кузнецов… Мрачная ночь. Люди провели врачевателя в заброшенный двор, а оттуда в маленькую сырую комнатенку. Ибн Сина увидел лежащего на циновке человека, весь он — плечи, шея, спина, бритая голова — был исполосован плетьми, весь покрыт струпьями запекшейся черной крови. Имам Исмаил — Мститель! Тот, кто бесстрашно проповедовал в городе: «Перед создателем все равны — и шах, и нищий!»

Ибн Сина тогда целый месяц тайком лечил Исмаила, поставил на ноги, но о дальнейшей его участи ничего не знал.

И вот смотрите и удивляйтесь: судьба снова их столкнула! У самого порога Газны!

Имам Исмаил сложил свою подстилку, поднялся о колен. Почтительно скрестив руки, произнес:

— Добро пожаловать в нашу бедную лачугу, достопочтенный шейх-ур-раис.

Ибн Сина прошел на предложенное место. Обменялись взглядами, испытующими друг друга. Взгляд имама из-под крутого лба заставлял поежиться. Но лицо имама было красиво и спокойно, хотя чувствовалась в нем некая особая, притягивающая к себе сила.

Расстелили домотканую скатерть — дастархан, молодые воины оставили гостя и хозяина вдвоем — перед двумя кувшинами из простой глины, такими же мисками да еще двумя ячменными лепешками.

Имам Исмаил здоровой рукой налил в миску из кувшина ячменную похлебку, подал Ибн Сине скромное кушанье, улыбнулся:

— Видно, великий исцелитель не узнал ночью меня, покорного своего слугу?

— Да, признаюсь, не узнал, но…

— Нет ничего удивительного, исцелитель, как-никак почти десять лет прошло после… нашей встречи в Исфахане. Но вечно я буду помнить, как оживили вы мое почти бездыханное тело.

— Благодарю за добрую память, — сказал Ибн Сина и взглянул на обмотанную руку хозяина. — Видно, имам Исмаил опять нуждается в лечении?

Правой рукой имам осторожно погладил левую.

— Тысяча сожалений, но… прошлой ночью при стычке в бекате некоторые наши воины были ранены.

— Если нужно помочь, я готов.

— Очень признателен. Но есть более важное дело, — имам неожиданно нахмурился, пристально, исподлобья посмотрел на гостя. — Господин Ибн Сина! Мы должны тотчас покинуть это место. Причина? Сюда скоро нагрянут султанские псы — они ведь ищут вас, вы нужны султану. Поэтому… ваш покорный слуга хочет спросить…

— Як вашим услугам, имам Гази.

— …Ваш покорный слуга слышал, что вы, великий исцелитель, не желали служить этому кровопийце, все время скрывались от него. Так что же заставило вас отказаться от прежнего поведения и взяться лечить этого жестокого насильника, господин мой? — В голосе имама прозвенел металл.

— Перед всевышним все равны… — глубоко вздохнув, ответил Ибн Сина. — И для нас, лекарей, что шах, что нищий — тоже все равно.

— Не знаю, правильно ли это. Неизлечимая болезнь, прилипшая к этому жестокосердому, — не предначертана ли она самой судьбой? Не есть ли она месть, ниспосланная небесами тому, кто за сорок лет владычества своего пролил реки крови людской? А если это кара всевышнего, то разве лечение ваше не будет великим грехом?

Ибн Сина отвел взгляд от горящих гневом и яростью глаз имама. Конечно, логично говорит имам и справедливо, но… эта ярость, эта безжалостность!

Исмаил словно разгадал мысли Ибн Сины:

— Да, все воины войска правды и справедливости горят чувством мести. Нас объединило знамя газавата[87] и мы избавим мир от кровопийцы!

«Опять газават! Опять кровопролития! И кровь будут лить — во имя справедливой цели — воины правды и справедливости. Что же это за мир беспощадный?!» — подумал Ибн Сина и вспомнил, что лет пятнадцать назад в Египте чернокожие рабы-зинджи, предводительствуемые имамом Захиром, тоже подняли знамя газавата, одержали поначалу немало побед, — пролили реки крови, в том числе и своей. Надежда, затеплившаяся было в его груди — встретить такого имама, который дал бы людям мир и покой, — погасла в душе Ибн Сины, как свеча на исходе.