В мире гость - [11]

Они подняли клямку и вошли в комнату.

Со свету здесь казалось почти совсем темно. Две большие, убранные шкурами кровати да стол посередине составляли почти всю мебель, только еще у окна помещался ткацкий станок с простынным холстом. В печи кипел медный котел с картошкой на корм свиньям. Дедушка сидел рядом и следил за огнем. Дедушка был старый, но крепкий. Лицо большое, широкое, гладко выбритое, строгий рот без зубов. На плечи свисали белые пряди. На дедушке были брюки из чертовой кожи и кожаный жилет на оловянных пуговицах. Он не двинулся с места, потому что больные ноги плохо слушались его. Ждал, когда они подойдут.

— Ну как дела, дедушка? — заговорил отец.

— Слава тебе, господи, — громко, оттого что сам был туговат на ухо, ответил дедушка, — все хорошо. А вы-то как там, в городе?

— Спасибо, все живы-здоровы, — громко и отчетливо выговаривая слова, ответил отец.

— Ну а ты, малыш? Смотри-ка в какую дальнюю дорогу папа тебя взял.

Дедушка усадил Андерса к себе на колени и гладил по голове жилистой рукой. Андерс больше всего на свете любил сидеть у дедушки на коленях, он вглядывался в большое лицо, ощупывал куртку… Дедушка весь был удивительно крепкий и твердый.

Отец и дедушка долго говорили; медленно и громко, так что от стен гулко отдавались их голоса. Дедушке все хотелось знать. Разговаривали обо всем одинаково серьезно. Если речь заходила о чем-то радостном, то и об этом говорили серьезно и строго. Отец стал другой. Он сидел, сцепив пальцы, слегка Ссутулясь, и казался старше, совсем как дома по вечерам за Священным писанием. Картошка в котле уже сильно пахла, и от нее запотели окна.

Бабушка все сновала из кухни в комнату. Отдыхать она не умела и всегда выискивала себе работу. Но она ходила в носках и ступала совсем неслышно.

Вот подошла, попробовала картошку, нет, еще не готова.

— А ты бы, детка, пошел поел смородинки, — сказала она Андерсу.

Он встрепенулся, решил, что нечего ему тут сидеть со стариками, слез с дедушкиных колен и выскользнул наружу.

От пестроты сада заболели глаза, особенно от красно горевших пионов. Цветы доверчиво подставлялись шмелям, хлопотливым пчелам и прекрасным, гордым бабочкам, которые лишь чуть-чуть задевали их и улетали прочь, словно насытясь одним запахом. Андерс забрался в смородину. Под кустами лежала теплая, нежная земля, ее разгребли побывавшие тут куры, повырыли себе, что ли, ямок для яиц? И всюду валялись перья. Он выковырял и отбросил сухие перышки, сел на бугорок побольше, запустил руки в кусты и принялся есть. Гроздья густо облепили кусты. Одни покрупнее, но кислые оттого, что выросли в тени, а другие на солнышке, помельче и послаще, так что на любой вкус. Он выбирал тщательно и раздумчиво, когда сладкие приедались, рвал те, что покислей.

Его было не видно и не слышно. Да и кто бы его увидел? Никого ни в саду, ни на дороге. Тишина и покой. Только на лугу у реки вдруг замычит корова, да прожужжит над кустами муха. И все. Ни ветерка, клены вздремнули на солнышке, даже осины затихли, а ведь они вечно дрожат. Время от времени он раздвигал кусты и поглядывал из-за гроздей на синь неба или на стоячее, запнувшееся облачко.

И как раз когда он наелся смородины до отвала, на крыльцо вышла бабушка. Она вынесла картошку и шла задать корму свиньям. Она прислушивалась, приглядывалась, чтоб его найти, да какое там!

— Куда ты запропастился, баловник, — кричала она, — не хочешь со мной свиней кормить?

А он тихонько пробрался за кустами к калитке и там немного попугал бабушку. Если б было темно, она бы здорово напугалась, а так почти ничего не вышло. И они отправились на скотный.

Матка лежала в хлеву среди присосавшихся поросят. Когда она поднялась, с нее закапали нечистоты, и во все стороны раскатились поросята, но все свиное семейство радостно захрюкало. Она набросилась на еду и вобрала в себя все одним духом, поросята тоже засуетились, но им ничего не досталось. Бабушка с Андерсом пошли дальше, у них были еще дела. Почистить стойла за быками и стельной коровой. Сложить навоз. С навозом летом плохо, весь пропадает зазря на пастбищах. Всего-то на скотном его осталась маленькая лужица, и ее сушило солнце. Стельная корова тяжко заворочалась в стойле, мыча, поглядела на Андерса. Наверху, на насесте, отчаянно закудахтала курица.

— Видно, яйцо снесла, — сказала бабушка. — Поди-ка, Андерс, погляди!

И он стал взбираться вверх по лесенке.

Наверху он сначала замер в полутьме, которая так хорошо пахла сеном. Сено только что привезли и свалили как попало, и все пахло им. Тут было темно, но ничуть не страшно. Свет пробивался в оконце. Андерс подошел к нему, выглянул, потом высунул ноги, поболтал ногами. Яйцо он тотчас нашел, и сразу же увидел еще одно.

— Возьми для мамы, — сказала бабушка.

Хорошо ходить с бабушкой, хлопотать, помогать, а то и словом с ней перекинуться. Бабушка серьезная и все понимает, и она добрая, это сразу видно. В точности как мама. И когда с ней идешь, все так ясно видишь, что ничего уж не испугаешься.

Когда покончили с хлевом, уже пора было идти на выгон доить коров. Вечерело, хоть солнце и припекало еще. На лугу было сыро, пришлось разуться, и Андерс поскакал с кочки на кочку следом за бабушкиными большими ногами в грубых мозолях от деревянных башмаков. Коровы выходили им навстречу и доились покорно, но Андерс все же придерживал им хвосты, чтоб, отбиваясь от докучливых слепней, они не ударили бабушку.