В министерстве двора. Воспоминания - [98]

Лечил царя профессор Захарьин, причем он только наезжал из Москвы, при дворе же постоянно оставался ассистент его Попов. В бытность Александра III наследником, а затем и по воцарении, постоянным домашним врачом состоял лейб-хирург[192] Гирш, весьма почтенный человек, но мало популярный доктор. Уверяли, будто император дал ему такую аттестацию: «Он знает, когда нужно позвать врача». Осенью 1894 года двор предполагал задержаться в Беловеже, но Захарьин настоял на переезде в Крым, в Ливадию, откуда зимой намечен был дальнейший южный этап — Корфу.

Болезнь почек, однако, развивалась усиленным темпом. Гр. Воронцов-Дашков вызвал меня по делам в Крым в самом начале октября.

В Ливадии ходили повеся нос, толковали о поездке в Корфу и о сопряженных с этим неудобствах в ходе государственных дел, предполагалось организовать нечто вроде регентства. Я остановился у Плеца в Ореанде и пробыл всего три дня.

Среди служащих, в связи с болезнью государя, шли разговоры о выгодной позиции, занятой неожиданно новым управляющим генералом Евреиновым, заменившим Плеца. Очень прилежный, исполнительный делопроизводитель канцелярии Военного министерства, офицер Генерального штаба, мягкий человек, по рекомендации Гудима-Левковича назначен был в Ливадию. Канцелярская деятельность вредно стала отзываться на здоровье, и он принял должность, казалось, совершенно не соответствовавшую прежней кабинетной его деятельности. Немудрено, что не все у него шло гладко, хотя он и проявлял лихорадочную хлопотливость, стремился уследить за всем. Дух дворцовых порядков ему был мало известен, и он своими распоряжениями нередко попадал впросак. Болезнь императора неожиданно помогла Евреинову укрепить свое положение. Узнав, что Александру III опротивело дворцовое меню, он простодушно предложил доставлять ему стряпню своей кухарки, предложение приняли, государю понравились простые блюда, императрица не знала, как и благодарить генерала.

Впоследствии, при Николае II, или, вернее, «при Александре Федоровне», у Евреинова стали выходить неприятности, пришлось искать иного прибежища. Императрица Мария Федоровна не забыла ливадийских услуг ее покойному мужу и устроила милейшего хлопотуна Евреинова почетным опекуном.

Перед самым моим отъездом Воронцов как-то нерешительно сказал мне: «Все в руках Божиих, быть может, государь и не поправится, надо бы подумать о манифесте… Вы в Петербурге займитесь этим и по телеграмме немедленно выезжайте сюда». При императоре не было и признака какой-нибудь организации в виде секретариата, хотя бы для регистрации докладов, поступавших в обилии ежедневно. Он сам должен был разбираться в куче бумаг, наблюдать затем, чтобы не залеживались, запечатывать в конверты и через камердинера отдавать фельдъегерю, который и доставлял по назначению пакеты. Неудобство такой системы особенно давало себя чувствовать при долговременных отсутствиях императора из Петербурга; не было лица, к которому можно было обратиться за справками по докладам. Видимо, и цари, и министры боялись учреждения должности активного статс-секретаря его величества, боялись потому, что при самодержавии он силою вещей легко мог превратиться во временщика. Существовала Собственная его величества канцелярия. Казалось бы, это учреждение специально предназначено было для выполнения секретарских функций, но в действительности она занималась совершенно непроизводительным делом проверки представлений к наградам гражданских чинов, являлась Инспекторским департаментом гражданского ведомства. Статс-секретари его величества, вместо исправления наделе секретарских обязанностей, занимали различные видные государственные посты, и самое звание статс-секретаря обратилось в почетный титул, и только[193].

Аккуратный Александр III, несмотря на тяжкую болезнь, продолжал заниматься докладами, разбирал бумаги до поздней ночи, некому было помочь ему. Некому было в экстренном случае составить указ или манифест общего государственного значения, а не узко дворцового.

17 октября получена была мною срочная телеграмма о выезде в Крым. В тот же день с курьерским поездом я выехал, захватив с собою бумаги, о которых говорил министр. Не доезжая Тулы, наш поезд застрял в снегу. Пронеслась по центральным губерниям ранняя снежная буря, захватила врасплох железные дороги, навалила огромные кучи снега. Сутки стояли мы в поле. По счастью, у соседа моего по купе, Николая Сергеевича Мальцева, запасливого путешественника, оказался погребец со спиртовым кофейником и необходимыми принадлежностями, оказалось и кое-что съестное.

Когда мы, наконец, выбрались из снежного заноса, наш скорый южный поезд обратился в тихоход, так как выбился из расписания. На одной из станций Лозово-Севастопольской железной дороги мы узнали о смерти Александра III. Ночью наш поезд задержали, чтобы пропустить экстренный, на котором из Харькова летели университетские профессора для бальзамирования. В Симферополе меня ждали лошади. В Ливадию я приехал 21 октября, когда манифест, составленный князем Леонидом Дмитриевичем Вяземским, уже был подписан.

Один из первых мне встретился в Ливадии статс-секретарь по делам Финляндии генерал-лейтенант Ден. Русские министры или стеснялись караулить смерть государя, или мало задумывались о важности момента в жизни государства; а чуткие в политических делах финляндцы не пропустили удобного случая, дабы постараться вклеить в манифест о вступлении на престол хотя бы одно словечко, которое поддерживало [бы] их притязания на автономию.