В министерстве двора. Воспоминания - [94]

Победоносцев считался образцовым стилистом в составлении манифестов; государь посылал [их] на его редакцию и обыкновенно соглашался со всеми поправками строгого цензора.

Мне не раз приходилось беседовать с Константином Петровичем, встречаясь с ним в пустынных аллеях царскосельского Александровского парка. Он обыкновенно останавливал меня, обменивался впечатлениями дня. Раза два-три пришлось с ним поговорить более основательно. В его глазах все было скверно. Скептически относился он к русской интеллигенции, корил ее в невежестве и распущенности; считал русских дикарями по сравнению с западноевропейцами. Не раз я слышал от него, что он, о влиянии которого рассказывают-де такие небылицы, в сущности, не может устроить самого пустяшного дела вне своего ведомства. Совершенно серьезно просил меня оказать протекцию некоторым лицам. Не думаю, чтобы он рисовался; Победоносцев, думается мне, сам не отдавал себе точного отчета о степени своего влияния на внутреннюю русскую политику.

Вся его сухость, скрипучесть брюзжания моментально исчезала при появлении детей. Константин Петрович, сам бездетный, обожал малышей, в кругу их становился ласковым баловником-дедушкой. В карманах его поношенного черного сюртука всегда припасены были конфеты, царскосельские дети это знали и охотно дружили со стариком. Пергаментное лицо согревалось доброй улыбкой, становилось приятно наблюдать за ним, оживленно беседовавшим с Верочками, Лизаньками, Петями и Колями. Дети не стеснялись, шумели, весело щебетали. Глядя на него в эти минуты, трудно было представить себе, что именно вот этот тщедушный, ласковый старичок и есть тот самый Победоносцев, вокруг которого Русская земля вертится.

Встает передо мною характерная фигура Константина Петровича, притулившегося с книжкой в руках в углу глубокой старинной садовой скамьи. Завидев меня, приглашает присесть. Разговорились. Собеседник он был интересный, в аттестациях не стеснялся. Скрипучим голосом костил наши порядки.

— Константин Петрович! Ведь от вас же самого зависит многое, — вставил я свое замечание.

— Да, хорошо многое… Вот несколько раз твердил Ивану Николаевичу[185], просил его устроить врачом в округ Воспитательного дома одного хорошего человека. Обещал, обещал, а сегодня узнаю — назначен другой.

— Вы бы Василию Васильевичу Сутугину[186] сказали. Он, кстати, живет у себя на даче в Царском.

— Сутугину? А ведь правда!..

Со стороны глядя на высокое положение министров, можно было думать, что достаточно пальцем было шевельнуть, и желание их тотчас будет исполнено. На деле же это выходило не совсем так. В каждом ведомстве «столоначальники» в конце концов брали верх, выставляя разного рода затруднения для проведения в жизнь распоряжений министра. Назначения на вакантные должности, казалось, всецело были в руках высшего начальства, захотел и сделал. Ничуть не бывало. Задолго еще до очищения вакансии шла подготовительная работа; намеченное лицо прикомандировывали, давали соответственные поручения, обставляли дело так, что министру, не желавшему вызвать упрек в произволе, приходилось соглашаться с представлением и отодвигать своего кандидата.

В самое последнее время царствования Александра [III] влияние Победоносцева стало заметно падать, а когда царь заболел, то Константину Петровичу не удавалось проникнуть к нему. Напрасно он приехал в Ялту осенью 1894[187] года, ждал, что его призовут запечатлеть последнюю волю умирающего императора; о нем как будто забыли. Даже после смерти Александра III, когда под рукой не было сколько-нибудь осведомленного в законах человека для составления столь важного государственного акта, как манифест о вступлении на престол, не призвали Победоносцева, а поручили написать храброму князю Вяземскому-удельному.

С военным ведомством Министерству двора приходилось часто входить в тесное общение, приходилось и мне довольно близко познакомиться с Петром Семеновичем Ванновским. Назначение [его] в 1881 году на должность министра вместо популярного Дм. Ал. Милютина встречено было в общественных кругах с удивлением, неприветливо.

Ванновский окончил курс 2-го московского кадетского корпуса, служил до чина полковника в л. — гв. Финляндском полку, потом назначен был начальником Офицерской стрелковой школы, директором кадетского корпуса и, наконец, начальником вновь создававшегося Павловского военного училища. На этой должности он стал заметной в военных сферах фигурой. Учебное заведение, которое пришлось ему организовать, являлось новым типом военной школы, и от начальства зависело установить целесообразный режим, отвечающий новым требованиям. Ванновский сумел подобрать хороший персонал преподавателей и строевых офицеров, не стеснялся сам приняться за учебники, посещал лекции не для контроля других, а для собственного поучения, требовательно относился к подчиненным, но зато и сам был образцом исполнительности и точности. Порученное ему дело выполнял с отменной добросовестностью. Маленький пример. Как-то на разводе с церемонией Александр II сказал Ванновскому, что приезжий иностранный высокопоставленный гость хочет посмотреть бывший дворец кн. Меншикова, в котором тогда помещалось Павловское военное училище. При этом император прибавил: «Покажи ему обстоятельно музей, он интересуется стариной». Ответное «Слушаю, Ваше императорское величество» было выражением действительного послушания, он счел долгом буквально выполнить приказание, лично показать принцу достопримечательности музея, хотя французским языком владел далеко не свободно. Ванновский поручил заведующему музеем фон дер Вейде составить записку на французском языке, за изучение которой и принялся генерал. Через несколько дней приехал государь с иностранцем, и начальник училища давал отчетливые, основательные объяснения о всех коллекциях на французском языке.