В министерстве двора. Воспоминания - [49]
«Батарейные» булки фигурировали также в разводные дни, и после раннего завтрака мы отправлялись не прямо в манеж, а сначала рядом с ним, в казарму Гальванической роты, а оттуда уже во всем новеньком, без шинелей, несмотря на морозы, в одних мундирах скорым шагом переходили в парадный военный зал с земляным полом.
Фельдфебель роты Его величества и ординарец, как лица, которым предстояло представляться государю, приезжали в казенной карете начальника училища.
После большого осеннего смотра маленькие манежные парады не производили уже такого сильного впечатления и привлекало нас сюда главным образом присутствие императора.
3
Β 1872 году мы выступили в лагерь поздно[115], так как 30-го мая юнкера участвовали на большом параде в память двухсотлетия со времени рождения Петра Великого. Парад был на Петровской площади, не засаженной еще деревьями, только часть Исаакиевского собора уже и тогда была одета «в леса».
На торжество это я не попал, лежал в лазарете.
Первая для меня петербургская осень, с ее туманами и дождями, как-то не оставила особенно дурного впечатления. Новая обстановка, театры и занятия всецело завладели мною, и я не тосковал по югу. Первая зима, которую мне довелось провести на севере, была не особенно суровая; после легонького кадетского пальто в юнкерской серой шинели было тепло. Однако продолжительность зимы, а потом безрадостная, холодная календарная весна без зелени заставили вспомнить о благодатном юге. С тех пор эта климатическая неудовлетворенность закралась в меня, и навсегда поселилось недружелюбное чувство к петербургскому молоч-но-серому небу, к невскому туману и к назойливым дождям. В особенности злили меня скучнейшие дожди, которые не приносили с собой бодрости для природы, а беспощадно и безрезультатно выливались на голые прутья, на черные, не оживавшие липы и лили неустанно по целым дням. Я не выдержал напора кислой весны и захворал.
По сравнению с военной гимназиею в лазарет за помощью обращалось значительно менее народу. Играл тут, конечно, роль более возмужалый возраст, а затем и отсутствие болезни febris cataralis[116] — «отчасти притворялись». Как и в кадетском лазарете, так и здесь любимые микстуры старика доктора были не разнообразны, не только фельдшера, но и больные знали их наизусть. Прогресс выразился тем, что давали лекарство не с ложки, а в особых стаканчиках.
Благодаря Бога, я скоро выправился и «выписался» из лазарета. Сосед мой по кровати не был так счастлив. Рослый, краснощекий, с вьющимися кудрями, жизнерадостный грузин, воспитанник Воронежской военной гимназии, Н-дзе, не мог осилить подкравшегося к нему незаметно, предательски, северного врага. Бедняга зачах от холодного, промозглого воздуха и заснул навек… Молодая жизнь, испугавшись страшного для нее климата, быстро, почти без борьбы, оставила прекрасное тело навсегда. В жару горячки, верно, чудился ему родимый дом, приютившийся у нагретой полуденным солнцем скалы, с очаровательным видом на цепь уходящих в синюю даль гор, слышался ему голос матери, виднелись товарищи, собравшиеся у журчащего ручья под тенью развесистого орехового дерева… Да, там ждали его, опору и красу семьи… С улыбкой на губах застыл Н-дзе, и мы с музыкой, торжественно проводили его на Смоленское кладбище. За два года пребывания в училище это был единственный раз, что я прошел по нумерным линиям Васильевского острова и его проспектам; до этих похорон и после я знал лишь Кадетскую линию и Набережную.
После петровского торжества мы переселились в лагерь.
Училищный лагерь в Красном Селе отвернулся спиной от красивого озера и от смотрящего в него Дудергофа и стал лицом к безотрадному военному полю, на котором с утра до вечера двигались воинские четырехугольники, виднелись дымки и доносились пушечные и ружейные выстрелы, смешанные с барабанным боем и неутомимым рыданием горнистов.
Юнкера помещались в больших палатках, по две на каждую роту. В сильный дождь шатры пропускали воду, а главным образом, нисколько не защищали от холода, иногда, как известно, довольно ощутительного под Петербургом и в начале июня.
Что было всего неприятнее — это подниматься в четыре часа утра на стрельбу. Сонливые, в скверном расположении духа тянулись мы на далекое стрельбище и там часами простаивали в ожидании очереди выпустить свои четыре пули. Возвратившись в лагерь, юнкера жадно глотали чай и засыпали до обеда крепким сном чернорабочих.
На скате горы, за палатками, ближе к озеру, под деревянным навесом, устроена была столовая. Было все крайне незатейливо: подавали деревянные миски и такие же тарелки. Несмотря на усиленные порции, вероятно ввиду невозможной сервировки, у меня осталось не совсем приятное впечатление о лагерных юнкерских обедах и ужинах. Подспорьем являлся буфет без крепких напитков Харлампия, помещавшийся на перепутье и между палатками и столовой.
В этом учреждении и у мороженщиков летом оставлялись все родительские денежные присылки.
Небольшой, толстенький, с черной бородкой Харлампий не успевал делать разнообразнейшие бутерброды, большого «заграничного калибра». Рыжий повар с синей сливой вместо носа все время шмыгал из маленького чуланчика-кухоньки в ледник и сам же подавал яичницу, бифштекс или телячьи котлеты. Большинство юнкеров распивало здесь чай, благодушествуя на «вольном воздухе». Случалось, что в чайниках вместо кипятку хранилась другая влага.
Вместе с Джанис Вы пройдёте от четырёхдолларовых выступлений в кафешках до пятидесяти тысяч за вечер и миллионных сборов с продаж пластинок. Вместе с Джанис Вы скурите тонны травы, проглотите кубометры спидов и истратите на себя невообразимое количество кислоты и смака, выпьете цистерны Южного Комфорта, текилы и русской водки. Вместе с Джанис Вы сблизитесь со многими звёздами от Кантри Джо и Криса Кристоферсона до безвестных, снятых ею прямо с улицы хорошеньких блондинчиков. Вместе с Джанис узнаете, что значит любить женщин и выдерживать их обожание и привязанность.
За две недели до тридцатилетия Марк Болан погиб в трагической катастрофе. Машина, пассажиром которой был рок–идол, ехала рано утром по одной из узких дорог Южного Лондона, и когда на её пути оказался горбатый железнодорожный мост, она потеряла управление и врезалась в дерево. Он скончался мгновенно. В тот же день национальные газеты поместили новость об этой роковой катастрофе на первых страницах. Мир поп музыки был ошеломлён. Сотни поклонников оплакивали смерть своего идола, едва не превратив его похороны в балаган, и по сей день к месту катастрофы совершаются постоянные паломничества с целью повесить на это дерево наивные, но нежные и искренние послания. Хотя утверждение, что гибель Марка Болана следовала образцам многих его предшественников спорно, тем не менее, обозревателя эфемерного мира рок–н–ролла со всеми его эксцессами и крайностями можно простить за тот вывод, что предпосылкой к звёздности является готовность претендента умереть насильственной смертью до своего тридцатилетия, находясь на вершине своей карьеры.
Часто слышишь, «Если ты помнишь шестидесятые, тебя там не было». И это отчасти правда, так как никогда не было выпито, не скурено книг и не использовано всевозможных ингредиентов больше, чем тогда. Но единственной слабостью Таппи Райта были женщины. Отсюда и ясность его воспоминаний определённо самого невероятного периода во всемирной истории, ядро, которого в британской культуре, думаю, составляло всего каких–нибудь пять сотен человек, и Таппи Райт был в эпицентре этого кратковременного вихря, который изменил мир. Эту книгу будешь читать и перечитывать, часто возвращаясь к уже прочитанному.
Первая часть книги Л.Млечина «Алиби для великой певицы» (из серии книг «Супершпионки XX века») посвящена загадочной судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Будучи женой одного из руководителей белогвардейской эмиграции, она успешно работала на советскую разведку.Любовь и шпионаж — главная тема второй части книги. Она повествует о трагической судьбе немецкой женщины, которая ради любимого человека пошла на предательство, была осуждена и до сих пор находится в заключении в ФРГ.
Театральный путь Алексея Владимировича Бородина начинался с роли Ивана-царевича в школьном спектакле в Шанхае. И куда только не заносила его Мельпомена: от Кирова до Рейкьявика! Но главное – РАМТ. Бородин руководит им тридцать семь лет. За это время поменялись общественный строй, герб, флаг, название страны, площади и самого театра. А Российский академический молодежный остается собой, неизменна любовь к нему зрителей всех возрастов, и это личная заслуга автора книги. Жанры под ее обложкой сосуществуют свободно – как под крышей РАМТа.
Перед вами необычайно смешные мемуары Дженни Лоусон, автора бестселлера «Безумно счастливые», которую называют одной из самых остроумных писательниц нашего поколения. В этой книге она признается в темных, неловких моментах своей жизни, с неприличной открытостью и юмором переживая их вновь, и показывает, что именно они заложили основы ее характера и сделали неповторимой. Писательское творчество Дженни Лоусон заставило миллионы людей по всему миру смеяться до слез и принесло писательнице немыслимое количество наград.